Джон Херси - Возлюбивший войну

Мы не стали задерживаться и отправились в парк с обсерваторией, и я сказал, что при виде обсерваторий всегда начинаю думать о шлемах римских легионеров, а Мерроу ответил: "Боумен, ты чересчур образован, и это не доведет тебя до добра. Ты похож на лайми". Я мог бы ответить, что тем не менее побил его в игре в подковы, но промолчал, потому что он все еще переживал свое поражение.

В гостиницу мы возвращались по Лорд-стрит - широкому бульвару, где в лучах заходящего солнца негнущейся походкой прогуливались ливерпульские рабочие, приехавшие в Саутпорт провести свой отпуск; тут встречалось много военных в форме самых различных армий мира. Я вспомнил, как Мерроу во время одного из наших отпусков в Лондоне сказал: "Слишком уж много на нашей стороне всяких иностранцев, будь они прокляты!"

Мы встретили Макса и Клинта и решили выпить перед ужином. Между нами существовала негласная договоренность не заводить в доме отдыха новых друзей. Как правило, все летчики держались своими обособленными группами. И мы и они слишком часто видели, как падают наши друзья вместе с подбитыми самолетами, и у нас не возникало желания приобретать новых, чтобы снова терять.

Линч! Все ли в порядке с Линчем? Как переживет он эту неделю?

Несмотря на решение держаться особняком, любопытство заставило нас втянуться в разговор с вновь прибывшими летчиками из Н-ской авиагруппы. Мы сидели в большой гостиной, заставленной скрипящей белой мебелью из тростника со скользкими подушками, крытыми воещным ситцем.

Что же произошло за время с прошлой субботы?

Два отмененных и два состоявшихся боевых вылета. Летчики предполагали, что наша группа участвовала в обоих рейдах и, вероятно, приняла бы участие в двух других, если бы их не отменили.

Да, а что ы слышали о Сайлдже и о Геринге?

Мы, конечно, знали, что командир одной из наших эскадрилий Уолтер Сайлдж - здоровенный детина с вкрадчивыми манерами, тот самый, что пытался нагло ухаживать за Дэфни, когда она еще была девушкой Питта, сбит во время рейда на Хюльс. Ну, а при чем тут Геринг?

Немецкое радио ("Лорд Хо-Хо" [33] Презрительное прозвище предателя-англичанина, выступавшего во время войны по немецкому радио. ) сообщило, рассказывал один из вновь прибывших летчиков, что Сайлдж выбросился на парашюте и попал в плен, что в лагере для военнопленных он честил на все корки Геринга и заявлял, что наши "крепости" по-прежнему будут сбивать игрушечные самолетики этого жирного идиота, после чего Геринг поклялся отомстить группе "летающих крепостей", где служил Сайлдж.

Речь шла о нашей группе.

Слышал ли кто-нибудь лично из них эту передачу?

Нет, но они узнали от одного парня, а тот от своего знакомого - вот он-то и слушал передачу.

Кто-то сообщил новость о высадке союзников в Сицилии, но среди нас не нашлось ни одного, кто взялся бы утверждать, что высадка в Сицилии ускорит окончание войны; наоборот, мы с раздражением говорили, что новая кампания в Средиземном море сопряжена для нас с новыми людскими и материальными потерями.

Все это начинало слишком уж действовать на нервы, и я предложил было пойти поесть, когда один из новеньких вдруг спросил:

- Ну, ребята, а что вы думаете о своем новом командире?

- Вы имеете в виду Траммера? - быстро спросил Мерроу.

- Нет, нет! Настоящего воздушного волка, назначенного на днях на место Траммера. Как его фамилия, Эд?

- Какая-то коротенькая, - ответил тот, кого назвали Эдом. - Говорят, мировой парень.

- Верно, - согласился первый. - Фамилия у него коротенькая. Не то Силдж, не то...

- Может, Бинз? - процедил Мерроу.

- Точно! Бинз. Так ведь, Эд?

Мерроу поднялся.

- Ну, Боумен, теперь, я полагаю, нетрудно догадаться, почему нас отправили на отдых.

Мерроу ушел из гостиницы и вернулся только в четыре утра, разбудив меня своим приходом. Он был неестественно оживлен и похвастал, что провел время с проституткой фунтов триста весом и плавал по ней, как по Большому Соленому озеру. Он смеялся, пока не уснул.

На следующее утро я встал рано и целый день провел в одиночестве. Я отправился в местный небольшой зоопарк и долго наблюдал за обезьянами; они вели себя, как счастливые люди; я же испытывал апатию, безразличие и равнодушие ко всему, что всего лишь несколько дней назад казалось мне важным.

Пайк-Райлинг, близкое окончание смены, Дэфни - все представлялось далеким и нереальным. Здесь, в Саутпорте, я, к своему удивлению, почти не думал о Дэфни. Сейчас мысль о ней автоматически вызывала у меня рефлекс теплоты и благодарности, но сама Дэфни казалась не столько частью моей подлинной жизни, сколько чем-то таким, что я зачислил бы в разряд "и прочее". Обстоятельства могли так же легко вычеркнуть Дэфни из моей жизни, как легко могло командование перевести меня в другую авиагруппу или лишить Мерроу его надежд. Мною вновь овладело ставшее уже привычным ощущение - отдых не помог мне избавиться от него, - ощущение полной беспомощности, словно у летчика, подвешенного к горящему парашюту.

На церемонию вручения орденов весь личный состав базы был выстроен в каре на площадке перед диспетчерской вышкой. На одной стороне кучка военных медсестер окружала пятерых раненых - четверо сидели в креслах-колясках, а пятый лежал на высокой госпитальной койке с колесиками. Наш строй никто бы не назвал образцовым, в ВВС не уделяли внимание всяким парадам и шагистике; все построились по экипажам. Я наблюдал за Мерроу, а он наблюдал за медсестрами. Большой транспортный самолет С-54, толстый и неуклюжий по сравнению с нашими элегантными "летающими крепостями", тяжело завершал последний круг, потом снизился и отлично сел на полосу; к самолету помчался штабной автомобиль, каре разомкнулось и пропустило нашего нового командира - Уитли Бинза; он шел рядом с генералом Икером и несколькими офицерами его свиты, о чем-то быстро говорил и оживленно жестикулировал. Они прошли почти рядом с нами, и я успел разглядеть фуражку генерала с вынутой из тульи проволокой, как у самого захудалого летчика; мне бросилась в глаза и его бледность, но Бинз и несколько тщательно выбритых штабистов оказались между мной и генералом, так что я видел великого человека всего лишь несколько мгновений. Я ненавидел его, он олицетворял холодную, безжалостную длань высшей власти, но в то же время я трепетал от сознания, что нахожусь так близко к нему, и вытягивал шею, чтобы взглянуть еще раз, но Бинз загораживал его от меня.

Сейчас мне понятно, почему я испытывал к полковнику Бинзу двойственное чувство. Прошла только неделя, как мы вернулись из дома отдыха, - наступило двадцать третье июля, и хотя никаких боевых действий за это время не проводилось, если не считать тренировочного полета авиагруппы и отмененного рейда, мы успели убедиться, что летчики вполне довольны назначением Бинза командиром. Мерроу ненавидел Бинза, но меня к нему влекло. Это был высокий худой человек двадцати девяти лет, с бескровным лицом и серыми выпуклыми глазами, полуприкрытыми тяжелыми веками; его черные, тщательно приглаженные на затылке волосы были коротко подстрижены, а в уголках губ постоянно таилось что-то похожее на горькую усмешку. Уитли Бинз вел аскетическую жизнь - не пил, не курил и совершенно не интересовался женщинами. "Целомудренный Уит" - так называли его ребята за выпивкой в баре. Даже в спокойном состоянии он выглядел каким-то страдающим и удрученным; обычно он сидел, ссутулясь и крепко сжимая себя скрещенными руками, словно страдал от холода или страха. Несмотря на резкость и замкнутость Бинза, его всегда окружала группа горячих приверженцев - Мерроу презрительно называл их "кликой Бинза". Бледный, с задумчивыми глазами, он походил на ученого или на поэта, но среди авиаторов славился как самый отчаянный из всех отчаянных пилотов. "Бинз? Да что ты, дружище, ведь это он на Б-17 совершил над аэродромом Макдилл такой лихой разворот, что у меня до сих пор поджилки трясутся!.."