Анри Труайя - Иван Грозный

Безумие, овладевшее царем, заставляет некоторых бояр, опасающихся за собственную жизнь, думать о бегстве за границу. Набожный князь Дмитрий Вишневецкий не счел нужным подчиняться капризам тирана и укрылся в Польше. Сигизмунд-Август добросердечно принимает его, но требует служить в литовской армии и выступать против бывших своих товарищей по оружию. Человек чести, Вишневецкий отказывается. Волею обстоятельств он попадает к турецкому султану, который велит умертвить его. Менее щепетильные ищут в бегстве не только спасения, но и выгоды: они предают Ивана и переходят на службу к Сигизмунду. Самый знаменитый среди них – Андрей Курбский. Потомок Владимира Мономаха, князь Смоленский и Ярославский, он отличился в разных сражениях – в Туле, Казани, башкирских степях, в Ливонии.

Но в 1562 году, после неудачного маневра, его сорокатысячная армия была разбита недалеко от Витебска, под Невелем, поляками, которых было всего пятнадцать тысяч. Это позорное поражение вызвало упреки Ивана. Впавший в немилость Курбский убеждает себя в том, что ему угрожает смерть. Но он готов умереть в бою, а никак не быть казненным. Поцеловав жену и девятилетнего сына, ночью покидает дом, выезжает, никем не замеченный, из Дерпта и скачет до Вольмара, города, принадлежащего полякам. Сигизмунд-Август принимает его с распростертыми объятиями, дарит ему деревни, земли, деньги. Курбский без колебаний соглашается командовать польскими войсками, которые сражаются против русских. Такой переход из одного лагеря в другой не редкость в то время, так как патриотизм еще не обладает для народов священной силой. Но предательство Курбского потрясает Ивана. Беглец же, почувствовав себя в безопасности, пишет царю, пытаясь оправдать свой поступок. Он отправляет письмо со своим конюхом Шибановым. Когда тот предстает перед царем, Иван пригвождает его ногу к полу своей страшной палкой. Навалившись на нее обеими руками, он внимательно смотрит в лицо слуге, кровь которого течет по полу, но тот, сжав зубы, не дает вырваться ни единой жалобе, ни стону. Секретарь дрожащим голосом читает письмо:

«Царю, некогда светлому, от Бога прославленному – ныне же, по грехам нашим, омраченному адскою злобою в сердце, прокаженному в совести, тирану беспримерному между самыми неверными владыками земли. Внимай!..Почто различными муками истерзал ты сильных во Израиле, вождей знаменитых, данных тебе Вседержителем, и святую, победоносную кровь их пролиял во храмах Божиих? Разве они не пылали усердием к царю и Отечеству? Вымышляя клевету, ты верных называешь изменниками, христиан чародеями, свет тьмою и сладкое горьким! Чем прогневали тебя сии представители Отечества? Не ими ли разорены Батыевы царства, где предки наши томились в тяжкой неволе? Не ими ли взяты твердыни германские в честь твоего имени? И что же ты воздаешь нам, бедным? Гибель! Разве ты сам бессмертен? Разве нет Бога и правосудия вышнего для царя?.. Не описываю всего, претерпенного мною от твоей жестокости; еще душа моя в смятении; скажу единое: ты лишил меня святыя Руси! Кровь моя, за тебя излиянная, вопиет к Богу. Он видит сердца. Я искал вины своей и в делах и в тайных помышлениях; вопрошал совесть, внимал ответам ее, и не ведаю греха моего перед тобою. Я водил полки твои и никогда не обращал хребта их к неприятелю; слава моя была твоею. Не год, не два служил тебе, но много лет, в трудах и в подвигах воинских, терпя нужду и болезни, не видя матери, не зная супруги, далеко от милого Отечества. Исчисли битвы, исчисли раны мои! Не хвалюся; Богу все известно. Ему поручаю себя в надежде на заступление святых и праотца моего, князя Федора Ярославского... Мы расстались с тобою навеки; не увидишь лица моего до дни Суда Страшного. Но слезы невинных жертв готовят казнь мучителю. Бойся и мертвых; убитые тобою живы для Всевышнего; они у престола Его требуют мести! Не спасут тебя воинства; не сделают бессмертным ласкатели, бояре недостойные, товарищи пиров и неги, губители души твоей, которые приносят тебе детей своих в жертву! Сию грамоту, омоченную слезами моими, велю положить в гроб с собою и явлюся с нею на суд Божий. Аминь. Писано в граде Вольмаре, в области короля Сигизмунда, государя моего, от коего с Божию помощию надеюсь милости и жду утешения в скорбях».

С каменным лицом выслушав чтение, Иван велит увести посыльного и пытать его, чтобы получить нужные сведения. Но и тут Шибанов не называет ни одного имени. Царь восхищен такой твердостью, но все же велит предать смерти его, а также нескольких слуг Курбского, заподозренных в том, что помогли осуществить побег. Мать, жена и сын беглеца брошены в темницу, где через несколько лет погибнут. [10]

Долго сдерживаемая ярость Ивана выплескивается в ответном послании бывшему его воеводе. Любитель ожесточенных дискуссий, он в своей обвинительной речи смешивает все: оскорбления, насмешки, обвинения, клятвы и неверные цитаты из Библии. Его ненависть и его ученость, набожность и жестокость широким потоком слов разливаются по бумаге. Под его пером возникают Моисей, Исайя, Иоанн Креститель. Письмо его, как и письмо Курбского, не адресовано одному оппоненту – это оправдательный документ, о котором должны знать многие. Так, через границы, начинается литературная дуэль царя-самодержца и изменника-князя.

«Почто, несчастный, губишь свою душу изменою, спасая бренное тело бегством? – пишет Иван. – Если ты праведен и добродетелен, то для чего же не хотел умереть от меня, строптивого владыки, и наследовать венец мученика?...Устыдися раба своего, Шибанова; он сохранил благочестие перед царем и народом; дав господину обет верности, не изменил ему при вратах смерти. А ты, от единого моего гневного слова, тяготишь себя клятвою изменников; не только себя, но и душу предков твоих; ибо они клялися великому моему деду служить нам верно со всем их потомством. Я читал и разумел твое писание. Яд аспида в устах изменника; слова его подобны стрелам. Жалуешься на претерпенные тобою гонения; но ты не уехал бы ко врагу нашему, если бы мы не излишно миловали вас, недостойных!»

Затем, чтобы изобличить бесчестье Курбского, напоминает ему, что не всегда воевода оказывался достойным своей славы: когда хан разбит был под Тулой, князь праздновал победу, вместо того чтобы преследовать отступающее войско; когда у стен Казани буря разметала корабли и вода поглотила оружие и припасы, он, «как трус», думал лишь о бегстве; когда русские взяли Астрахань, не было его в их рядах; когда речь зашла о взятии Пскова – сослался больным. «Если бы не ваша строптивость (Адашева и Курбского), то Ливония давно бы вся принадлежала России. Вы побеждали невольно, действуя как рабы, единственно силою понуждения».