Андре Кастело - Королева Марго

Роскошь приготовленных для нее апартаментов ослепила Маргариту: «Комнаты были уставлены такой прекрасной, богатой, непревзойденной мебелью, какой я до сих пор еще никогда не видела, стены были завешаны бархатными коврами и атласными гобеленами, посреди комнат возносились огромные колонны, задрапированные серебряными тканями с узорами из толстой тесьмы и орнаментами, вышитыми золотой нитью… На колоннах были изображены крупные фигуры в античных одеяниях…». Не без гордости дон Хуан показал гостье ковер, изображавший его победу при Лепанто. Вечером, после мессы, «которая по испанскому обычаю сопровождалась музыкой скрипок и рожков», последовало пиршество. Маргарита и дон Хуан ужинали за отдельным столом.

В Льеж Маргарита прибыла по реке Мез в сопровождении целой флотилии суденышек, на которых расположились стайки музыкантов. Здесь и суждено было разыграться эпилогу любовной драмы, которая впоследствии оживет под пером Шекспира в «Бесплодных усилиях любви» и послужит сюжетом для «Принцессы Клевской» мадам де Лафайетт. Всеобщей любимицей при дворе Маргариты была дочь ее первой фрейлины мадам де Турнон Елена, «само целомудрие и благородство». И само изящество: светлые волосы, перехваченные креповой лентой, чуть полноватый подбородок, голубые глаза, которые с такой любовью устремлялись на маркиза де Варанбона, что он, предназначавший себя служению церкви, решил пренебречь сутаной и тонзурой ради женитьбы на очаровательной Елене. Однако их союз не нашел одобрения у суровой мадам де Турнон, которая, по словам Маргариты, «принялась так ругать и распекать свою дочь, что у той не просыхали глаза». Брат маркиза Филибер де Рэ, барон де Балансон, рассчитывал на церковную карьеру младшего брата, которая должна была принести семейству немалые выгоды. Как глава семейства, он воспротивился женитьбе брата и сделался в некотором роде союзником мадам де Турнон. Когда молодой маркиз де Варанбон встретил в Намюре свою любимую Елену, он скрыл свою радость за маской холодности, чтобы успокоить одновременно и своего брата и ее мать, ибо их подозрительность зашла так далеко, что они не спускали глаз с влюбленных. Короче, он притворился, будто ее не узнал. Отчаяние сдавило сердце бедной девушки, «она была так уязвлена, что дыхание из ее груди вырывалось лишь криками смертельной боли». Восемь или десять дней длилась борьба со смертью, которая, увы, «стяжала свою победу, — пишет Маргарита, — и унесла девушку от матери и от меня».

Елена умерла от любви…

Похороны состоялись три дня спустя. Маркиз де Варанбон ничего не знал об ужасном несчастье. «Раскаиваясь в своей жестокости», влюбленный пуще прежнего, он вернулся в Льеж в тот самый момент, когда там готовились предать земле прелестную Елену. Четверо дворян несли на плечах гроб, покрытый белой вуалью и утопавший в цветах. Маркиз поинтересовался, кого это хоронят с такой пышностью. Ему назвали имя — мадемуазель де Турнон, и, сраженный горем, несчастный упал с лошади. Его отнесли домой, но несколько часов кряду он «не подавал никаких признаков жизни».

Маргарита Наваррская любила покойную и с острой грустью переживала случившееся. Слывущую целебной воду Спа ей доставляли прямо с источника, но и она не приносила облегчения… Маргарита пила ее малыми глотками, медленно прохаживаясь, как предписывали врачи. В конце концов разве не это и было предлогом ее поездки во Фландрию?

24 июля 1577 года дон Хуан внезапно принял решение овладеть крепостью Немюра. «Политическая ошибка», квалифицирует этот шаг историк Ив Казо. Тотчас же прервались его переговоры с Генеральными штатами Фландрии, которые предпочли замириться с принцем Оранским.

Тучи заволокли политический горизонт: решительно отвергая принца Оранского, фламандская знать вовсе не горела желанием признать господство Филиппа II. Герцог д'Арско, сеньор провинции Шиме, с которым Маргарита встречалась в Намюре, был провозглашен правителем Фландрии, а принц Оранский — правителем Брабанта. Воцарилась полная сумятица: жители Гента арестовали герцога д'Арско, но принц Оранский освободил его, а своим главнокомандующим назначил эрцгерцога Матиуса, племянника испанского короля. В январе 1578 года дон Хуан разогнал Генеральные штаты Фландрии. В такой ситуации Маргарита приняла решение перебраться в Ла Фер, где и должна была состояться условленная встреча с герцогом Анжуйским. К этому времени Генрих III стал уже сожалеть о миссии, порученной сестре.

Больше ей нечего было делать во Фландрии. Она рвалась уехать, но кошелек был пуст. Принцесса де Ла Рош-сюр-Йон открыла ей свой. Сколько злоключений! «Настоящий хаос», — скажет Марго в своих «Мемуарах».

Когда она прибыла к городским воротам Динана, их захлопнули у нее перед носом. Королева «страшно возмущена». Она выпрямилась в своем паланкине, сорвала с лица маску и принялась отчитывать бунтовщиков, ибо это был самый настоящий бунт. Лишь тогда ворота открылись. До отведенного ей жилища пришлось добираться сквозь толпы «пьяного и вооруженного люда».

Вдруг среди сопровождавших Маргариту лиц горожане узнали «своего смертельного врага», неоднократно усмирявшего фламандские Штаты монсеньора Жерара де Гребека, великого магистра, епископа Льежского. «Они стали осыпать его оскорблениями и решили его расстрелять. Великий магистр был почтенный старик восьмидесяти лет, с белой до пояса бородой. Я заставила его войти в мой дом, но эти пьянчуги уже принялись дырявить глиняные стены из своих аркебуз». Дом оказался буквально в осаде. Из окна Маргарита воззвала к бургомистру и его помощникам:

— Уверяю вас, — голос ее дрожал от гнева, — что самые именитые сеньоры ваших штатов, и прежде всего граф де Лален, сочтут недостойным прием, который вы мне оказали.

Как только было произнесено это имя, все сразу изменилось. Бунтовщики «чтили графа больше, чем всех французских королей, — продолжает Маргарита в «Мемуарах». — Самый старый человек из толпы, улыбаясь и заикаясь, спросил меня, в самом ли деле я друг графа де Лалена, и я, сознавая, что в эту минуту родство с ним для меня важнее, чем с христианскими властелинами всего мира, ответила:

— Да, я его друг, а также родственница.

Тогда они стали кланяться и целовать мне руку, с такой же готовностью выказывая вежливость, с какой только что являли дерзость. Они умоляли извинить их и обещали не причинять никакого зла этому доброму человеку, великому магистру, заверяя, что дадут ему возможность выйти из дому вместе со мной».

Однако появление на следующий день графа де Берлемона, верного дону Хуану, во главе отряда кавалерии вызвало переполох, посерьезней вчерашнего. Мятежный город выкатил пушки, «казалось, еще немного, и месье де Берлемону не поздоровится. Горожане потребовали от него отвести свой отряд от крепостных стен, иначе заговорит артиллерия…».