Николай Крылов - Не померкнет никогда

Сверх того имелось десятка полтора У-2 и УТ-1 — самолеты, которые прежде не принимали всерьез как боевую силу. Но, оснащенные пулеметами ШКАС и сконструированными тут же приспособлениями для подвески бомб, а затем принявшие на вооружение и реактивные снаряды, бывшие учебные самолеты сделались своего рода ночными штурмовиками и изматывали врага уже тем, что до рассвета висели над его окопами, над позициями батарей.

Эта обработка с воздуха вражеского переднего края проходила на виду у наших бойцов и всегда вызывала у них воодушевление. Да и выйдя на пригорок над армейским КП, можно было увидеть, как рвутся сброшенные У-2 бомбы и эрэсы, как палят по нашим самолетам трассирующими очередями взбудораженные гитлеровцы.

За короткую июньскую ночь эти "небесные тихоходы" успевали делать по пять — семь вылетов — фронт рядом. Получая множество пробоин, они оказались удивительно живучими и гибли реже, чем "дневные" самолеты.

Севастопольская авиагруппа несла потери не столько в воздухе, сколько на земле. Оба действующих аэродрома — под интенсивным обстрелом тяжелой артиллерии, особенно в светлое время, и каждый самолет подвергался наибольшей опасности в ту минуту, когда уже выкатился из капонира, но еще не взлетел. И снова — при посадке.

Бывало, что на поле Херсонесского аэродрома в течение ряда часов снаряд за снарядом методично падал через каждые сорок секунд. Казалось, подняться в воздух просто немыслимо. Однако летчики ухитрялись укладываться и в такую паузу: если дать газ еще в капонире, сразу после разрыва очередного снаряда, истребитель успевал подняться в воздух до падения следующего. Только надо было еще не попасть колесами в воронку…

Обстрел и бомбежки наших аэродромов усиливались изо дня в день. По Херсонесскому аэродрому немцы начали стрелять бронебойными снарядами самых крупных калибров, какие до тех пор применяли только против башенных береговых батарей. Не иначе как решили, что аэродром подземный.

А летчики продолжали боевые вылеты. Правда, уже не в любой час. Кроме ночи, когда действовали "малыши" У-2, самым благоприятным временем, особенно для "илов", считались ранние сумерки: после захода солнца аэродром плохо просматривался с немецких позиций, а стаи "мессершмиттов" уже исчезали до утра. Словом, противодействие ослаблено, а цели еще видны.

Экипажи штурмовиков приспособились использовать это "окно", и мы тщательно продумывали, куда их нацелить, где они всего нужнее. Самолетов осталось мало, половина обычно ремонтировалась, но хорошая штурмовка даже четырьмя-шестью "илами" могла ощутимо поддержать батальон, а то и полк.

На тот же аэродром у Херсонесского маяка предстояло принимать транспортные самолеты московской авиагруппы. Из Краснодара, откуда они должны были летать к нам, запрашивали: реальна ли посадка, не следует ли ориентироваться на сбрасывание грузов с парашютами? Севастополь заверял: посадку обеспечим во что бы то ни стало! Важно ведь было не только получать боеприпасы. У всех болела душа за неэвакуированных раненых.

Для усиления противовоздушной обороны аэродрома флотское командование поставило в соседней с ним Казачьей бухте плавучую зенитную батарею № 3, известную у севастопольцев под неофициальным названием "Не тронь меня". Как пристало оно к ней, уж не знаю, но всплыло это название из далекого прошлого, из морской старины: так именовался когда-то еще парусный корабль, а позже броненосец.

Третий номер плавбатареи не означал, что существовали первая и вторая. Она была единственной и даже уникальной. Как рассказывали моряки, еще в начале войны, когда обнаружилось, что Севастополь недостаточно защищен от воздушных налетов со стороны моря, у капитана 1 ранга Г. А. Бутакова, служившего в штабе флота, возникла идея превратить в автономную батарею и морской дозорный пост линкоровский отсек, который использовался раньше для испытаний торпед.

Стальная "коробка" имела палубу площадью до шестисот квадратных метров. На ней установили орудия разных калибров, вплоть до корабельных 130-миллиметровых — на случай атак с моря, пулеметы, прожекторы, средства наблюдения. Под палубой, в трюмах, — боевые погреба, собственная электростанция, кубрики личного состава.

Когда наша армия прибыла в Севастополь, плавбатарея уже стояла на якорях на внешнем рейде с экипажем в полтораста человек, занимая немаловажное место в системе ПВО базы и города. С тех пор она сбила больше двух десятков самолетов и помешала многим другим минировать фарватеры, скрытно приближаться к бухтам.

Между (прочим, "крестный отец" необычной батареи, вложивший в ее оборудование много труда и изобрететельности, — Т. А. Бутаков приходился (моряки часто об этом вспоминали) внуком известному русскому адмиралу прошлого века Г. И. Бутакову. В первую Севастопольскую оборону его дед, тогда еще капитан 2 ранга, служил под началом Нахимова, командуя отличившимся и вошедшим в историю пароходофрегатом "Владимир".

Лично познакомиться с капитаном 1 ранга Бутаковым мне не пришлось. Задолго до описываемых дней его перевели на Кавказ. А командиром плавбатареи "Не тронь меня" был с ее создания корабельный артиллерист капитан-лейтенант С. Я. Мошенский. Он погиб на своем посту, управляя огнем, в самом конце обороны, когда гитлеровцы вновь и вновь предпринимали массированные налеты на мешавшую им батарею, но уничтожить, потопить ее так и не смогли.

В Казачьей бухте плавбатарея Мошенского оказалась чрезвычайно полезной. По словам летчиков, она отучила немцев приближаться к Херсонесскому аэродрому и на малой, и на средней высоте.

И хотя не в наших силах было пресечь артиллерийский обстрел летного поля, на нем с ночи на 22 июня начали садиться- и в основном благополучно московские Ли-2.

Вылетали они с Кубани так, чтобы быть у нас после полуночи. Прикрытия никакого, весь расчет на то, что враг не обнаружит. И потому летели поодиночке, с большими интервалами, прокладывая курс над морем подальше от берега.

Много лет спустя я прочел впечатления летчика В. А. Пушинского, который привел к нам первый транспортный самолет: "…горизонт осветился тревожным красным светом. Пролетел еще немного и увидел отблеск огня в бухтах казалось, будто горит сама вода. Это был Севастополь". Вот каким виделся с высоты наш плацдарм.

Ли-2 не привозили почти ничего, кроме боеприпасов, которыми загружались до предела. Но самолет — не корабль, даже не подводная лодка. В рапортичках, поступавших ко мне, вес доставленного по воздуху груза указывался с точностью до десяти килограммов. Однако и пятнадцать — восемнадцать тонн добавочных снарядов, перевезенных за ночь, были дороги.

Еще дороже была появившаяся дополнительная возможность вывозить раненых. Каждый самолет мог взять двадцать пять ходячих или восемь лежачих и двенадцать ходячих раненых — даже чуть-чуть больше, чем малая подводная лодка…