Анатолий Толмачев - Калинин

Настал и день, когда Калинин снова собрал свою группу, собрал для того, чтобы упорядочить правила конспирации. Условились, что, пока лето, будут встречаться в лесу близ озера Юлемисте.

Собирались два-три раза в месяц. Калинин рассказывал о Ленине, о его борьбе за создание партии, о II съезде РСДРП, закончившемся 10 августа 1903 года. Радовались вместе победе ленинского, искровского направления, радовались, что наконец-то создана революционная марксистская партия. Калинину была с самого начала ясна принципиальная правота Ленина. Ему, на практике испытавшему, что такое партийная организация и партийная дисциплина, нелепыми, оторванными от жизни представлялись рассуждения Мартова о том, что не следует-де слишком жесткими условиями отпугивать от партии профессоров. Странно, что съезд все же согласился с формулировкой Мартова. Однако по вопросу о руководящих органах партии за искровцами пошло большинство. Сторонники Ленина с того времени стали называться большевиками. Расхождения между большевиками и меньшевиками казались все же преодолимыми.

Об этом Калинин рассказывал рабочим, не подозревая, однако, что разногласия куда серьезнее, чем думалось на первый взгляд. Трудно было представить себе, что споры по организационным вопросам могут привести к разрыву, к вражде, к борьбе не на жизнь, а на смерть. В условиях нараставшего революционного подъема трудно было представить себе разрыв в лагере людей, которые вроде бы хотят одного и того же: свержения царизма, освобождения трудового люда.

Калинин вел напряженную работу не только среди рабочих, но и среди солдат и матросов. Через Митревича, призванного на флот, он держал связь с командами военных кораблей, стоявших в Ревеле.

С тревогой следил Калинин за обострением внутрипартийной борьбы. С болью в сердце воспринял он измену Плеханова. Плеханов! Едва ли не первый марксист в России. Блестящий, остроумный оратор, крупный философ. Выработавшимся политическим чутьем Калинин понял, что Ильич верно сделал, уйдя из ЦК и из состава редакции «Искры», им же созданной и выпестованной.

Информация поступала скупо, а хотелось знать подробности, быть поближе к центру революционной борьбы. Михаил Иванович подал прошение с просьбой разрешить выехать из Ревеля, а то, дескать, работаю не по специальности, могу дисквалифицироваться. Хитер Калинин, но и жандармы не лыком шиты. Не пустили. Но этого им показалось мало. Решили от него избавиться, хотя прямых улик подобрать и не удалось. Жандармерии ясно было, что оживление революционной работы в Ревеле связано непосредственно с Калининым.

Ясным морозным днем в цех вошел посыльный из конторы. Пошмыгал носом, пошептался с мастером и ушел. Мастер смущенно потоптался на месте, потом направился к Калинину:

— Михаил Иванович… Тебя там… того… в контору, стало быть, требуют.

Не к добру эти вызовы. Что там еще? Но об аресте и не подумал. Вошел в контору бодро, с недоумением поглядел на притихших служащих. Все стало ясно, когда увидел помощника пристава. Старый знакомый! Поздоровались. Напуская строгость и начальнический вид, помощник пристава заявил, что ему приказано арестовать Михаила Иванова Калинина.

«Михаил Иванов» ухмыльнулся:

— Собственно, почему?

— Не могу знать. Вот, извольте прочесть предписание.

Калинин взял протянутую бумажку, прочел: четыре года… в Сибирь в распоряжение иркутского генерал-губернатора. И сразу успокоился. Разве не ждал он этого со дня на день, с часу на час? Неожиданно как-то, без суда, без следствия: пожалте в Сибирь, Михаил Иванович! Ну, да что поделаешь…

Двое конвойных щелкнули каблуками.

Повернулся Калинин, твердым шагом вышел во двор. Морозный, прокопченный воздух показался таким родным да знакомым. До боли жалко стало расставаться с ним. Снял шапку, сощурил глаза, прощаясь со всем, что стало дорогим и близким.

Конвойные выжидательно стояли позади. Помощник пристава осторожно хмыкнул:

— Пора, господин Калинин.

Нахлобучив шапку, Михаил Иванович двинулся к воротам. Надрывно взвизгнув, позади хлопнула дверь проходной.

Около месяца Калинина продержали в тюрьме, а потом отправили в Петербург. В дороге громом поразила весть: война с Японией.

Для Калинина война обернулась не так уж плохо. По царскому указу ссылку в Сибирь прекратили до конца войны: транспорт был и без того перегружен. Пришло распоряжение: Калинина — в Олонецкую губернию. Из Петербурга по железной дороге сразу же и направили в Карелию. Поездом довезли лишь до Лодейного поля.

Была весна, когда еще одна тюрьма стала временным домом Калинина.

Тюрьма была не такая, к каким начал уже привыкать Михаил Иванович. Деревянное одноэтажное здание. Только решетчатые окна и выдают его назначение. Внутри крохотные камеры. В «порядочной» тюрьме такими только карцеры бывают.

Несмотря на патриархальный вид, тюрьма оказалась недоброй, режим — тяжелым.

И все-таки «то, что нам пришлось пережить и перестрадать, — размышлял Калинин, — это сущий пустяк, если подумать, ради какой цели мы идем на это…».

Во время коротких прогулок в маленьком тюремном дворике Михаил Иванович познакомился с будущими попутчиками по этапу Правдиным и Заволокиным. Рассказал о себе, те поделились с ним опытом своего тюремного бытия.

Двадцатого апреля утром все трое проснулись от лязга тюремного запора. Миска бурды, кусок хлеба — и всех повели во двор, где уже стояли пятеро уголовных, готовых в путь, — в Повенец.

На таратайке прикатил воинский начальник. Прошелся по тюремному двору, строго оглядел вытянувшихся конвойных.

— Винтовки заряжены? Запасные патроны в подсумках есть?

Не дослушав нестройного: «Так точно!..», повернулся к фельдфебелю, начальнику конвоя:

— Проверьте затворы!

Когда и эта операция закончилась, сказал короткую речь, обращаясь к конвойным: винтовок из рук не выпускать, глаз с арестованных не сводить, при попытке к бегству стрелять.

Потянулись нудные этапные дни. Проезжая, плохо мощенная дорога, вонючие, кишащие паразитами этапки для ночлега. В одной из них — в деревне Мянсельга — Правдин, вооружившись перочинным ножом, вырезал на стене:

Подумал и подписался своей партийной кличкой — «Вадим».

Прошли Петрозаводск. В памяти от него осталась тесная тюрьма да самодур начальник, запретивший пользоваться книгами. В отсутствие заключенных обыскали их вещи и все книги изъяли. Среди изъятых нашлась и одна нелегальная — о восьмичасовом рабочем дне. Начальник тюрьмы взбеленился. Из жандармерии пришел ротмистр, начал производить дознание. Похлопывая тоненькой брошюркой по ноге, вопрошал, обращаясь преимущественно к Калинину: