Владислав Лебедько - Хроники российской Саньясы. Том 2

В:Насколько я понял из вашей книги [10] В.Бойко «Йога: скрытые аспекты практики», Минск, 1998 , для вас сознание является все же продуктом высокоорганизованной материи. Это так?

В.Б.:Сознание — это ее частный случай, скажем так. Почему именно такой? — Это большой вопрос. Может быть, это просто насмешка природы.

В:А вот что, все-таки, остается, когда исчезают телесные ощущения, исчезают эмоции, мысли, образы и остается некое чистое созерцание? Что это такое? Имеет ли и оно какой-то материальный носитель?

В.Б.:Понимаете, что получается, — есть четыре стадии состояния самадхи. Так вот, — они сродни тому, как если бы ламповый приемник стал бы слушать работу своих ламп.

В:Так кто же все-таки слушает?

В.Б.:Ну, относительно этого самого «я — свидетеля» можно сказать так: вот есть два сообщающихся сосуда, — один из них мензурка, а другой это море. Это соотношение психики и сознания. Метафора сообщающихся сосудов для них применима. Так вот, если я хочу установить коммуникацию, мне нужно сделать так, чтобы не мешало тело. Далее, мне нужно отстроиться от восприятия, — от органов чувств. Потом необходимо отстроиться от собственно работы сознания. И когда тонус сознания понижен, — остается как бы вакуум: возвращаясь к метафоре сообщающихся сосудов, — сосуд сознания становится пустым. Там почти ничего нет. Но абсолютного вакуума не существует. Какие-то отдельные молекулы в нашем сосуде сознания все же останутся. Это почти ничто, но в то же время, это та минимально необходимая частичка, которая по принципу голографического устройства мира содержит в себе ВСЕ. Разрешающая способность сознания не позволяет эту частичку осознать — возникает ощущение абсолютной пустоты, абсолютного вакуума. Этой неразличимой, как объект, но все же существующей точке, — точке наблюдателя начинает предъявляться содержание психики: сначала ее более активные слои, потом более глубокие, вплоть до архитипических. Эта точка — абсолютно незаинтересованный свидетель…

В:Метафора понятна. Но вопрос остается, — имеет ли эта точка свидетеля какой-то материальный носитель или это уже никак не описывается в материальном мире?

В.Б.:Единственное, что я могу ответить, — здесь мы подходим к ситуации, для которой подобрать какой-то вербальный эквивалент нельзя. Словами это невыразимо… В опыте это переживается так, что это созерцание держится на каком-то мерцающем носителе, там переживается некая прецессия, своеобразное мерцание: нет такого, чтобы это было четким осознанием, оно в неком, непонятно в каком темпе пульсирует: ты-то почти ничего не чувствуешь, не видишь, не понимаешь, не запоминаешь, или совсем ничего. То почти ничего, то совсем ничего… Какой-то такой пунктир.

В:Но сам-то этот свидетель, что это?

В.Б.:Это непонятно. Это похоже на форму, в которой что-то выплавляют. Выплавили чугунную болванку, выкинули ее, а форма осталась.

В:Откуда она?

В.Б.:Опять метафора: есть кристалл. У кристалла есть ось. Но она виртуальна. В природе ее нет, но молекулы кристалла располагаются так, как если бы она была. Вот это «как если бы» — это оно и есть. Эта «ось» — структура человеческого «я». Вокруг нее все выстраивается.

В:Тогда получается парадоксальный вывод: весь материальный мир строится вокруг виртуальной, то есть, по сути, нематериальной оси.

В.Б.:Вы знаете, здесь выводы амбивалентны. Может быть и так и этак. Здесь мы вольны уже выбирать картину мира. И что правильнее — это принципиально невозможно решить.

В:И все же: придерживаетесь ли вы жесткого материалистического мировоззрения? Или не придерживаетесь? Когда я прочитал вашу книгу, у меня сложилось впечатление о вас, как о материалисте. Так ли это?

В.Б.:В общем — да. Сама технология такова, что мы можем пережить все, что угодно. Что захотим, то и переживем.

Если мы, к примеру, пользуемся, для вызывания тех или иных переживаний препаратами, типа ЛСД, то, зачастую, получаем структуру переживаний и образов, не имеющих аналогов среди нормальных человеческих переживаний. В йоге этого нет, потому что мы не нарушаем естественный ход процессов, мы не лезем в биохимию. Мы все организмические процессы минимизируем до предела. Ну, вот, как дыхание, например, — среди людей, которые у меня обучались, есть семья, — теперь у них и ребенок занимается. Так вот — он может дышать в ритме одно дыхание за три минуты. То есть, человек лежит и он как бы не дышит: если не предупредить, то люди, наблюдающие за этим, пугаются. Ничего не видно — сколько не смотри, — такого медленного дыхательного движения ты не увидишь. Вот так вот в йоге минимизируются организмические процессы, через глубокую релаксацию.

Получается очень интересная вещь, которая касается и йоги тоже, — как говорил Мераб Мамардашвили, — «если мы к чему-то приходим, мы узнаем всегда то, что уже знали когда-то другие». А почему, — мы детерминированные устройства. Устройство человека одно и то же. Различия, конечно, есть, но в основе у всех одно и то же. И классическая йога к этой основе человека подводит. А все эти новомодные течения, техники, — они не выведут нас на эту глубинную основу. Тогда встает вопрос: зачем они? Йога — это управление естественными процессами: мы можем создавать условия для того, чтобы они смещались сами. Это — управление спонтанностью, выход на спонтанность. Воля не имеет к этому никакого отношения. Есть вещи, которые мы не можем взять волей. Если мы хотим, например, из одной исходной точки попасть в другую, то волевым усилием это не всегда удастся сделать. Но если мы создадим соответствующие условия, то процессы в организме сами «поползут» и когда-то мы окажемся в этой точке. Но сами по себе! Это происходит очень и очень медленно. Как пример с дыханием: нужно создать условия и без насилия ожидать: когда-нибудь мы придем, например, к ритму, как у того ребенка — одно дыхание в три минуты. Но если пытаться делать это силой — можно сдохнуть. И так во всем, — вот это йога!

В:Опять же, если возвратиться к вашей книге. На мой взгляд, там есть некое ограничение. Вот вы пишете: есть утренняя практика, вечерняя практика, а между ними — обычная жизнь.

В.Б.:Да, это принципиально.

В:То есть, грубо говоря, — самадхи возможно переживать только на коврике. И вот этого самого «я-свидетеля» по-вашему, в обычную жизнь не «перетащить»?

В.Б.:Я думаю, что и не надо. Дело вот в чем: мы не можем жить в заказанном режиме. Больше того, — я работал с людьми. Которые гиперчувствительны. Вообще, когда ты занимаешься йогой — чувствительность растет. И если «протаскивать» в обычную жизнь то восприятие, которое возникает на коврике, то бывает так, что человеку становится очень плохо. Так что когда у меня практика закончилась, я выхожу в эту жизнь в состоянии, которое для этой жизни является наиболее подходящим. Когда возникает ситуация, где мне нужно какими-то состояниями воспользоваться, — я ими пользуюсь, но так просто — это не нужно. Или, допустим, когда я работаю с литературой, с людьми… Вот, например, семинар, человек на сто. И мне нужно, чтобы люди были максимально восприимчивы. Для этого я должен себя привести себя в столь энергичное состояние, настолько подключить эмоции, чтобы это достало до всех. У некоторых, тех, которые находятся в первых рядах, начинает болеть голова, — они не выдерживают этого потенциала. Это все регулируется далее, регулируется само, по мене установления все более глубокой коммуникации с группой.