Георгий Гачев - Как я преподавал в Америке

11.20. Стоп! Не безумей! А то уже признаки появились — в азарте дел проталкивания себя в печать — как бывало с тобой: терял разум и влипал в неудачи… Уговариваю себя: и так дела двинулись, как ты и не ожидал. Можешь даже притормозить, а не подгонять еще, как нацелился. Знай Меру! Действуй не по французской модели Баланса: когда крайность в одну сторону потом уравновесится откатом в другую — серией тычков тебя и толканий, но изнутри себя продуцируй меру и самообуздание, «ристрэйнт» — уже английский. Следующий Космос — Англии тебе медитировать-писать.

О, горячечность залила мозги и сердце. Сейчас пойди остуди — посиди на «ланче» в центре «Хьюмэнитиз», где под вино и сыр дама будет рассказывать о женщине в современном Китае. А ты — кейфуй под Китай. Тоже ж надо! Ты что заразился от аме- риканов — роботом работы становишься?

6 ч. Отказываю себе в уме: что я способен понимать что-то! Получил письмо из дому — и плакал. Во-первых, как я все же отслоился от них: абстрактны, далеки, раз не каждый день трешься друг о дружку. Тут свои микропроблемы и отношения обволокли, и уже живу среди них — прижился, могу. Конечно, все корни — там и ими держусь в жизни, но все не так конкретно. Как Бог вдали. Вон даже о матери своей забыл — в письмах ей не писал ничего. Лариса даже меня пожурила: «Ты бы хоть в письме ей привет, что ли, передал или что-то в этом роде. А то ей даже нельзя твои письма показывать: ни слова о ней — обидится. А она все о тебе спрашивает».

Ну вот — каково? И как Ларисой просто и сильно и картинно написано! А ты мерзавец… Правда, обращение в письмах моих вроде ко всем, неопределенное, но все же мама-то — трепещет! Я-то у нее — самое!.. О, Боже! Одеревенелость!

А мама-то в записочке мне пишет, как читает мою главу о Тютчеве — и проникается и так со мною живет. И пишет, что в «Русской думе» портреты неравноценны. И так со мною она и этим чтением… Ой, скот!

И мои милые — там где-то трепыхаются в жути повседневной. Нет, чем мою мелочишку записывать, перепишу-ка их письма.

(переслали через Виктора Потапова. Даты не ставят ни Св., ни Лара. Хотя вон у мамы — порядок: 12.XI.91.)

Письмо Светланы

Дорогой наш любимый, далекий, Гоша-геша, надеюсь, еще и ЗАЯ! Мы тут живем «под собою не чуя…» («страны», как в стихе Мандельштама о Сталине. — Г.Г.), поскольку просто бьемся день ото дня в почти военной обыденности: отстоять в хвосте, что-то урвать, а в последнее время и вовсе нечего, — так, для примера, любого масла, допустим, сливочного, вообще в торговой и пайковой природе уже не существует. Так и живем, вообще ничего не подмасливая. Правда, появился уже маленький коммерческий отдел в магазине на углу у аптеки: люди заходят, рассматривают цифры на трех выставленных продуктах: сосиски, ну самые наши мерзейшие, — 100 руб. 1 кг, ветчина — 299 руб. и колбаса что-то за 300 руб. (за кг). Если бы был за такую же астрономию сыр, я, м. быть, бы и купила вороний кусочек для Лары, но, увы, сыр вообще — продукт марсианский.

Я тебе уже мельком рассказывала по телефону, что с две недели назад решила ухнуть имевшуюся наличность на рынке, и от этих лакомств у меня начались желудочные боли сильнейшие, у

Ларки даже россыпи вдоль талии чего-то красного, бугристого и гнойного. До сих пор не проходит, хотя и стала она есть только кашку без масла и яблоки (их тоже нет в магазине, а у бабок редких 18–25 за кг).

Так что повыбрасывали груши, орехи рыночные пока храним, но боимся брать в рот, и еще глядим с опаской на странное темное подсолнечное масло. Про все это тебе расписываю, чтобы радовался там, ел и нам привез хотя бы сыру, масла, а ежели и хлопьев, то не таких, как ты переслал: в них много овсянки (и Лара их не ест, а все ведь для нее), а надо, чтобы были чистые хлопья пшеничные, с орешками, изюмом, как я привозила.

А так что мы делаем еще? Ларка мучается с дипломом, ей, естественно, замысел в целостности, и лучший ее центральный эскиз, — зарубили, и она нервничает, что-то ищет более для них приемлемое. Ей, как всегда, совершенно некогда, цены на все ее материалы, холсты, краски растут каждую неделю, а ведь их еще и не «отпустили». Но не привози ей ничего такого: это, во- первых, тяжело, во-вторых, и у вас дорого.

Я сидела чуть ли не месяц над какой-то 1 — й халтурной, компьютерной, совершенно слепой версткой тома Федорова для «Раритета». Издохла, только сегодня окончила… Возилась и над 1-м (томом) Полного собр(ания), но куда и как он выйдет — повисло. Младший Яковлев (Анатолий, сын советника Горбачева, был секретарь журнала. — Г.Г.) ушел из «Вопр(осов) философии», вроде организует свой журнал «Путь», и там планируется и небольшая филос(офская) биб-ка, очевидно, туда (но когда? и будет ли?) он и хочет нашу работу. А мы и без договора даже. В Институте тоже дышим на ладан.

Четыре воскресенья подряд читала курс лекций (осталась еще одна) в Воскресных чтениях, организованных общ(ество)м христианской культуры «Логос» (Регельсон) в клубе гуманитарных факультетов МГУ на Герцена. Устала, надоело, народ ходит сейчас плохо на любые мероприятия, бегают по магазинам и рано запираются по квартирам, где (нерзбр.) только «голубые огоньки». На улицах с 7–8 часов совершенно пустынно и страшно. Каждый день новые сюжеты и страсти в масштабах огромной нашей сцены-страны, что разваливается кусками. А какова Чечня! Обрели себе нового Шамиля, а у нас над российским парламентом восседает чеченец Хасбулатов, изображает сверхпапского католика и мутит патриотическую русскую воду.

Я, конечно, и гляжу в экран, и слушаю в ночи, но уже и надоело. Гпавное — все и от всего УСТАЛИ. И, наверное, много всякой токсичной дряни в (нелегкой?) еде и в воздухе, отчего вроде и немотивированная злобность всех на всех.

Ладно, когда приедешь, будем разговаривать, а сейчас некогда, надо бежать туда-сюда; тебе позванивают, но все больше хотят захомутать на какие-нибудь конференции, выступле- нйя, поездки… Чего-нибудь серьезного, насчет председателя земного шара (дразнит меня термином Хлебникова. — Г.Г.), — пока не было.

Очень ждем.

Теперь, что привезти. Лучше всего нечто действительно сейчас, прямо сейчас нужное.

…Вообще ноги сейчас совершенно голые: ни чулок, ни колготок НИКАКИХ нет. Одним словом, пройдись от гребенок до пяти постарайся меня утеплить.

…Я думаю, бабуся пишет о ВАТЕ — тоже не волоконной, даже и бинтов нет.

В большой чемодан, который будешь сдавать в багаж, положи что похуже, набей особенно сверху старыми вещами, а с собой в две сумки в руках и на плечо бери что получше, в самолет. Да, может быть, стоит — сам реши — купить один большой, хороший, тщательно на КЛЮЧ закрывающийся неприступный чемодан, без которого сейчас путешествовать нельзя, а то у нас все так легко распахивается.