Георгий Гачев - Как я преподавал в Америке

Гошенька, должна бежать, вроде все деловое успела, а остальное — silence [12] [12] «Остальное — молчание» — конец «Гамлета» Шекспира. — 28.XII.94. . Целую, обожаю, радуемся твоим успехам…

(На следующем листе «нога Лары — левая» — нарисована. О, любовь! И на обороте еще допись. — Г.Г.)

P.S. Гоша, уже по дороге, выйдя на улицу, вытащила — как специально — твое письмо, такое оно у тебя возвышенное, умное — аристократ! — перед нашим материальным плебейством. Все волнуемся и расписываем тебе желанные шмотки. И еще чувство и протест на ихнюю реакцию НА НАС. Все равно, у нас лучше, и нам хорошо, а когда будем все вместе, — тем более…

Кстати, рядом с «Дарами Кубани» открыли маленький валютный магазинчик, в нем народу нет вовсе, а только охраняет западные блестящие сласти милиционер. Я заглянула и спросила только: есть ли сыр, сказали — «да», что-нибудь плавленое, наверное, есть. Я это к тому, что не навьючивайся чрезмерно сластями и тем же сыром. Будут у тебя доллары — зайдем и что- нибудь там залежалого, перекочевавшего к нам купим.

Уф! Все. Целую, обожаю, жду. Твоя Доммушка.

Пока я перепечатывал письмо Светланы, как раз звонок — Катя Кларк из Йеля интересуется: есть ли мне где проводить завтра «День Благодарения», а то привезли бы к себе. Я ей письмо Светланы рассказываю. Она удивляется, сострадает:

— Да, сейчас момент тяжелый…

— Какой «момент»! Это — эпоха. Мы в ней и умрем…

— Ну что Вы так мрачно! Запад поможет…

— Помощь до нас не дойдет — разворуют по пути. Сейчас же — эпоха первоначального накопления у нас начинается. В Европе она была три века: 12, 13, 14, и тогда бандиты — все эти Медичи, скапливали капиталы. Это потом они стали просвещенные и покровители искусств. Так что скулил я в эпоху застоя: что не печатают, не езжу!.. Да зато писал себе свободно, и еда была. А сейчас и издавать тебя не будет никакой рынок, ни еды нет, с голоду помрем. А и спрашивать не с кого. Сам ликовал, когда разваливался такой слабый и милый и терпимый истеблишмент, что был в конце застоя, — жить было можно! И правители, с рыльцем в пушку, были мягки и жить другим давали. А теперь все новички — Попов, Пияшева — с них взятки гладки: за все нехватки кивнут на прежнюю власть — и так надолго. И рожи пришедших управлять ничем не лучше партийных ряшек — те же, только худее и злее. Как тощие пиявки в басне Эзопа «Еж и Лисица»: почему родосцам не следует свергать тирана…

Вот почему и я на свой глупый ум сержусь: как же так было не предположить последствий развала порядка в России, в Союзе? И это — ты, национальным занимавшийся пристально! Какой же спрос с «советологов» из Америки, типа Кати Кларк или Питера Реддауэя, что они не понимали нас и все гнули в дуду демократии и ругали партию и советскую власть за зажим интеллигенции и психушки?..

Да ведь уже поослабло все к концу застоя — заслужили мягкую власть, ценой мук прежних поколений. Вот бы ценить власть с нечистой совестью, с чувством своей вины, — так нет, свалили и теперь получили чистеньких безвинных — ни за что не отвечающих, не умеющих и безвластных…

И зло было в моем голосе, когда я часть этого высказывал. Русисты! Советологи! Собираются на конференции в Майами: только что там был собор американских профи по России: доклады, купались в океане — сладко как Россией заниматься и закорючки «к вопросу о»… какой-нибудь мелочи в стихотворении Мандельштама обсуждать! И будто они знают, что хорошо и что плохо для России и что ей желать.

Ничего-то не понимают — контекста Целого не имеют. Но ведь и ты, олух, узко глядел.

А сейчас вот буду Письмо Белинского к Гоголю разбирать — на сторону Гоголя встану. И в «Ревизоре» застойная, спокойная власть милых мошенников, что воруют, но и жить дают — даже учителю-интеллигенту про Александра Македонского стулья ломать… И верно Гоголь за ответственность дворян: чтобы помещики стали воспитателями крестьян… Навстречу друг к другу. А не «к топору зовите Русь!» — как потом готовно Чернышевские…

Вот была лучшая для России «перестройка» — Реформа 1861 года: нормальная эволюция, с сохранением, без разрушений. А нам — снова революцию и смуту подавай!

А эти все — книжные: Белинский… Деревни не знают, мужика… Как и наши демократы: Сахаров, Афанасьев. Давай к нам западное хорошее, вали наше плохое совсем — не видя блага тут хоть какой власти и порядка…

Яблочки лопаю — и кусок в горле встает: Лариске бы!

Сами-то американцы жестко блюдут иммиграционную квоту и не «напуськивают» к себе заразы чужих идей и принципов устройства. А мы — нате! Берите нас за рубь за двадцать! — так и есть! Сняли все заслоны — и как подводную лодку затопит без герметики границ, так и нас. То^то китайцы усилили границы и контроль: видят на примере Союза, как может погибнуть цивилизация целая, и ихняя, пятитысячелетняя!

Как раз сегодня в «ланч» рассказывала пожилая милая дама о творчестве женщин в средневековом Китае — в XIV–XVII веках: из джентри, и куртизанки слагали великолепные стихи и прозу; и была культура аристократического истеблишмента, где в сложной и цветущей системе и этому было место… А сейчас — плебейство одинаковости все заливает…

ПИСЬМО ЛАРИСЫ

Здравствуй, Гошище!

Прости сразу за короткую записочку, я не мастак (в отличие от вас) писать.

У нас все с мамой хорошо — и любовь и неженство. Так что приезжай скорей, очень скучаем.

Ты теперь не заййа! Зая — я, а ты — псевдозаййа, это мы так с мамой порешили. Я конечно шучу.

У нас тут объявилась мышь! Мама в панике, я вчера все углы на кухне перерыла, дыры забивала. Мама ходит теперь по дому с палкой и на ночь баррикадирует двери: затыкает снизу щели полотенцем.

Я мучаюсь с дипломом. Большие оказались проблемы. Много перепробовала вариантов, часть мне запретили, вернее (громко сказано), намекнули, что это делать не надо. Я тут целых 2 недели ничего не могла делать — дрянь какая-то выходила. Сейчас вроде,, тьфу,, тьфу,, тьфу… не сглазить… что-то стало выходить.

Бабуся периодически достает. Настя ее избаловала вниманием, и чуть его уменьшить, так сразу обиды. Нуда жалко ее. Ты бы хоть в письме ей привет, что ли, передал или что-то в этом роде. А то ей даже нельзя твои письма показывать, ни слова о ней — обидится! А она все о тебе спрашивает.

Ну вот и лист кончается, новый начинать не буду, напишу только еще, что мне привезти. Ну целую и крещу. Целую. У а… Уа… У а… С Богом, приезжай скорее. Лариса. 13.1.91.

Какой мускулистый слог — и картинность. Вот художник-то! Напор и воля, упругость!

Какие все женщины мои разные! Вот еще мамы письмо — тоже шедевр в своем роде — такой гуманистической советской классики; таким стилем и отец мне письма писал. С Колымы.