Самуил Алёшин - Воспоминания Встречи на грешной земле

Вот таким он был, веселый греховодник, умерший как праведник, даже не зная, что покидает нас и театр, которому более чем через двадцать лет после его смерти, лишь в июле 1989 года, присвоили его имя.

...И вот прошло уже почти четверть века (когда я пишу эти строки), как Николая Павловича с нами нет, а он продолжает находиться в ряду тех, через кого мы понимаем, чем был для нас театр и каким должен быть. Это

они, при всех издержках, которые были присущи тогда театру (во многом — по вине обстановки в стране), тем не менее придавали ему значительность, обаяние и вызывали к театру чувство, сходное с влюбленностью. Именно как человек, прощающий предмету своей любви его недостатки, я, уже переступив порог театра, чувствовал, что здесь то место, ради которого стоит многое терпеть.

Да, там меня обманывали, но там же я испытывал и наслаждение от сознания осмысленности своей жизни. Там я мгновенно влюблялся в артистов, когда видел блистательную игру. Там же начинал их немедленно жгуче ненавидеть, если они проваливали роль. Там я восхищался одними режиссерами и презирал других. Там меня распирало от гордости, когда публика, сидя на моем спектакле, реагировала как мне мечталось. И я готов был забиться от стыда под кресло, когда... в общем понятно. Там я... И разве только я?

Не думаю, что Акимов существенно изменился бы сегодня в своей театральной манере или стал исповедовать другую веру. Гоняются за модой в искусстве, как правило, те, кому нечего сказать от себя. Он, пожалуй, помолодел бы. Опять, наверное, напозволял бы себе. Одно знаю: достоинство и значение театра он бы сохранил. Ибо на таких, как Акимов, они держались.

Александра Яковлевна Бруштейн! Я много слышал об этой чудесной старушке, любимом детском драматурге и прозаике, видел ее пьесы, читал повести, а познакомиться, к сожалению, привелось, только когда ей шел уже 79-й год, в 1963 году, в конце зимы и начале весны, в доме творчества Переделкино.

Как войти в старое здание, справа — коридор, и моя комната оказалась в глубине, а ее — у самого выхода в вестибюль.

Я зашел, представился — она прихварывала, — и с той минуты уж не проходило дня, чтобы не заглянул к ней побалакать, а вернее, послушать ее, ибо она говорила умно, ярко, характеристики людям и обстоятельствам давала верные, сочные, справедливые, хотя подчас резкие, даже грубоватые. А впрочем, она и себя не жалела. И ни малейшего следа старческого многословия.

Человек она была не только талантливый, но и остроумный. И добрый. С родственниками у нее сложились непростые отношения. Незадачливый сын, уже весьма зрелого возраста, попросту существовал на средства матери — что-то у него не ладилось с работой, и Александра Яковлевна безропотно содержала сына. Дочь — Надеждина, руководительница известного танцевального ансамбля «Березка», наоборот, очень преуспевала, демонстрируя за рубежом со своими девицами в кокошниках и сарафанах истинно русское искусство. Это она придумала им знаменитый «плывущий» шаг, да, впрочем, и создала ансамбль, этакую «Россию на экспорт». А потому заметно скрывала свое родство с матерью-еврейкой. За все месяцы, что я жил в Переделкино, она навестила заболевшую мать всего раз, да и то мимолетно, на ходу и

так, чтобы никто не заметил. (Когда мать спустя четыре года умерла, Надеждина была на панихиде, но сидела не у гроба, а в отдалении, под черной вуалью и в темных очках, — вероятно, из тех же соображений. Помнится, так и не подошла к гробу проститься.)

А добрейшая Александра Яковлевна никогда на своих детей не жаловалась, хотя была очень приметлива и людские побуждения оценивала точно.

Некоторые ее фразочки, которые она роняла во время наших бесед, я, к счастью, запомнил. Но, к сожалению, мало.

Вот, например, как она однажды высказалась о себе, когда была собой недовольна:

Если бы у меня было на копейку ума, я бы не выступила. Так я выступила!

И еще:

— Хотите видеть идиотку? Так посмотрите на меня.

Или о Погодине:

Он был талантлив и настолько умен, чтобы понять: прожил как дурак. И потому пил. Он понял, что никому не нужно, чтобы он отображал действительность. Нужно, чтобы он выдумал действительность. И он выдумал Гая. Это — капитан Немо. Таких не было.

Про одного писателя:

У него зеленое лицо. Сразу видно — завистник. У завистников зеленые лица.

Еще о себе:

— Я упала в люк. Так мне еще повезло. Инфаркта не было. Инсульта не было. Я сломала руку — кровоизлияние. В общем, даже в вашем возрасте я вам этого не пожелаю.

И еще:

Не обращайте внимания. Это я, когда стесняюсь, говорю басом.

А вот знакомому приезжему писателю, который после глазной операции боялся писать, чтобы не ослепнуть:

Не пишет жене! Мало ей беспокойств?! Свинья ты! Сейчас же напиши и принеси мне с адресом.

И еще:

Я была в школе. Рассказывала детям о горестях и радостях. Слушали необыкновенно хорошо. А потом завуч начала назидать — то и это. И у детей, как у совят — пленка на глазах. Потухли, как окна в домах.

— Я смотрела как-то пьесу, тогда писали такие, про — я знаю? — шпиндель. Но мне неинтересно про шпиндель. А он (молодой автор) говорит: — Это для рабочих. — А зачем им, — я говорю, — про шпиндель? Они до пьесы имели шпиндель и после пьесы. И еще вы им про шпиндель. Это не может им быть интересно. — А что им интересно? — спрашивает он. — То же, что вам. Как перемигиваться с девушками.

Про какое-то событие в своей жизни она сказала так:

Это было девятьсот или тысячу лет назад. В 22-м году.

Девятого октября 1964 года в ЦДЛ отмечалось ее восьмидесятилетие. Выступали многие. Председательствовал драматург Исидор Шток.

Образцов рассказал, что его сын, будучи маленьким, как-то спросил, что хорошо, а что плохо. Образцов ответил: выбери человека, который тебе нравится. И если ты, сделав что-то, захочешь ему об этом рассказать — это хорошо. Не захочешь — плохо. Так вот, — заключил Образцов, — вы такой человек для меня.

Розов сказал, что каждый человек носит в себе частички тех людей, которые для него много значили, — друзей, учителей, близких. И вот в нем — знает ли она об этом или нет? — ее частичка. Она — персонаж, о ней надо пьесу писать. Единственный недостаток — слишком положительная.

Утесов отметил, что за последнее время он стал часто выступать в новом для него жанре: юбилейном. Но

на этот раз с удовольствием и почтет за честь. Что Александра Яковлевна всем хороша, кроме одного, причем это крупный пробел. Она не одесситка. Но — ей поверят, другим нет: талантливые люди могут родиться и не в Одессе. Затем добавил, что рад был бы произнести речь на коленях, если бы был уверен, что сможет сам подняться.