Самуил Алёшин - Воспоминания Встречи на грешной земле

зато ясно, кто виноват, а потому можно сделать конкретный вывод.

В прошлые времена у нас правила бал идеология, то есть нечто неопределенное, поэтому ее иногда удавалось обмануть. Ныне бала вообще никакого нет, а все находится в стадии становления, в которой каждый трясет вожжами, как Бог на душу положит.

Но это — особый разговор, и тут ему не место.

В свою третью поездку я отправился один, вернее с переводчиком, которого мне придала иностранная комиссия Союза писателей. И хотя я мог с грехом пополам изъясняться на английском и даже понимать, но он владел языком профессионально и часто был незаменим. В остальном он занимался своими делами, и бывали дни, когда я его вообще не видел. А иногда я звонил ему вечером в номер (он жил в той же гостинице), чтобы попросить: «Валера, включите-ка, пожалуйста, такой-то канал ТВ. Там идет что-то интересное, а понять не могу». Он включал и тут же переводил мне.

Моя же основная цель в эту третью поездку была: посидеть на заседаниях Совета Безопасности ООН и порыться в стенограммах, дабы подобрать материал для комедии о том, как варится политика. Что я в результате и сделал, написав пьесу под названием «Подкова, или В этом лучшем из миров». (Подкова — так называют там закругленный стол в Совете Безопасности, за которым сидят 15 представителей разных стран и разыгрывают за наш счет спектакли, символизирующие напряженную борьбу за мир.)

Кому лень съездить в Нью-Йорк, чтобы вздремнуть на местах для публики в зале Совета Безопасности, тот может прочесть мою пьесу — она опубликована. Я просидел там месяц и без ложной скромности скажу: пьеса — один к одному, только, как я полагаю, у меня вся эта говорильня отжата до состояния эссенции.

Попутно в эту поездку я, пользуясь гостеприимными услугами Международного Театрального Общества и Общества имени Юджина О'Нила, ходил в театры.

Ну а теперь, пожалуй, пора сказать и о Джозефе Паппе, имя которого вынесено мною в заголовок.

Кто такой Папп, нужно пояснять лишь не театральным людям. А может, и театральным, но молодым. Люди же моего поколения, особенно связанные с зарубежным театром, знают, что это был (он недавно умер) выдающийся американский театральный деятель — режиссер и продюсер. Будучи весьма состоятельным человеком, Папп, однако, тратил свои деньги и силы не на какие-либо финансовые операции, с целью приумножения капитала, а только на развитие театрального дела в самом глубоком и истинном значении этого слова. Так, как у нас некогда поступали, скажем, Савва Морозов, Мамонтов или Зимин.

Папп содержал в Нью-Йорке экспериментальный театр, где молодые или неизвестные артисты, режиссеры и драматурги могли дебютировать и экспериментировать. К слову сказать, на этой же сцене Папп, кроме самых невероятных пьес, переиграл также и весь шекспировский репертуар. Таким образом он сделал свой маленький театр школой, которая выращивала новые таланты.

И вот я у Джозефа Паппа дома. Мы сидим за столом, что-то едим, и я разглядываю Паппа и его жену. Папп худощав, седовлас, смешлив и говорит быстро, энергично жестикулируя. И время от времени бросает влюбленные взгляды на свою более молодую жену, про которую сказать, что она худа, это значит ничего не сказать. Она бестелесна и настолько прозрачна, что кажется: еще немного, и сквозь нее можно будет увидеть спинку стула, на котором она сидит. У нее тонкая шея, глаза, занимающие примерно пол-лица, и большое декольте, открывающее — прошу поверить мне — только выдающиеся ключицы. При этом она очень симпатично улыбается и потчует меня.

Паппа интересуют мои впечатления об американском театре. У него также есть вопросы о нашем театре — он в СССР бывал, но, увы, так и не смог разобраться, что к чему. И еще: зачем я приехал и что пишу — но это из вежливости, очевидно.

Я выкладываю все без обиняков. Какие плюсы и минусы вижу в бродвейских, оф-бродвейских и оф-оф-бродвейских театрах. А также что хотелось бы перенять, а что — ни в коем случае. И о той пьесе, которую соби-

раюсь написать. О тех трюках, которые члены Совета Безопасности применяют, когда хотят отвлечь внимание присутствующих, в момент обсуждения, от какого-либо пункта. Так, например, один из членов регулярно посылал к председательствующему свою подсобную девицу с очередным посланием. И та неторопливо шествовала, демонстрируя свой высокий, колыхающийся бюст, что заставляло других членов Совета провожать ее, как коты, взглядом. И так как моего английского языка явно не хватало, то я поочередно изображал при этом всех действующих лиц. И, судя по реакции Паппа и его жены, самая суть дела до них доходила.

А вот на вопрос Паппа о причинах проблем, возникающих у него, когда он хочет ставить некоторые наши пьесы, я убедительно ответить не мог. Честно говоря, не рискнул.

Проблема его была в том, что когда он выбирал какую-нибудь из наших опубликованных пьес, то, запросив у министерства культуры согласия на постановку (тогда существовал такой порядок), он почему-то вместо оного получал запрос, в котором его просили объяснить, почему он выбрал именно эту пьесу для постановки. И когда Папп ссылался на качество, то ему почему-то предлагали другие пьесы, которые, по мнению Минкультуры, были еще лучше. И вот Папп негодовал и жаждал объяснения, почему он вообще должен кому-то давать отчет о своих вкусах, да еще подчинять свой выбор вкусам чужим?! (Как вы, наверное, заметили, тут я употребил всего по одному вопросительному и восклицательному знакам, но в прямой речи Паппа их было значительно больше.)

Так вот именно на этот вопрос, повторяю, я тогда не сумел ни Паппу, ни его жене, распахнувшей на меня свои огромные глаза, ничего членораздельного ответить. Ибо, как вы, наверное, понимаете, хотел, вернувшись домой, все-таки не потерять возможности еще куда-либо за рубеж как-нибудь съездить.

Мой вечер у Паппа закончился сердечно. А вот наши пьесы тогда Паппу так и не удалось поставить. Они стали идти в США позже, в том числе и мои. Однако это уже

были иные времена и другие порядки. Или беспорядки, — в зависимости от того, как вам будет угодно называть то, что у нас творилось вчера и происходит сегодня.

А жаль. Ведь как было бы хорошо, сидя рядом с Паппом, смотреть на спектакль по своей пьесе — нет, не обязательно на Бродвее, а пусть на сцене его экспериментального театра. С тем чтобы потом обрушить на него поток обычных авторских претензий. Ибо, посмотрев, что у него вытворяли на этой сцене, представляю себе, как они поступили бы с любой из моих пьес. Даже с той же «Подковой». Хотя она о том, что происходит у них буквально под боком — всего-то и пройти несколько кварталов.