Самуил Алёшин - Воспоминания Встречи на грешной земле

Держалась она самоуверенно, и обо всем, об еде в частности, у нее были свои представления. Что есть можно, а чего нельзя. Она это обосновывала, обычно подкрепляя весьма солидно медицинскими терминами.

Одевалась также не как домработница, а как интеллигентная дама. И, придя к нам, каждый раз переодевалась, для чего у нее были припасены фартук, простое платье и тапочки.

Готовила она нельзя сказать, чтобы вкусно, но, во всяком случае, съедобно. А, главное, с ее точки зрения, «полезно». Уборку делать не любила. И к разговорам с нами как бы снисходила, очевидно, лишь потому, что я — драматург, а жена — научный работник. Так что со стороны мог даже возникнуть вопрос: кто у кого в домработницах?

Дама она была — я нарочно употребляю слово «дама», ибо она не только выглядела, но и держалась как сановная дама, — почти таинственная.

О своей семье любила упоминать как-то туманно. Никогда не называла членов семьи по именам, не сообщала, кто они и сколько им лет, хотя, судя по всему, это были уже взрослые люди. Говорила она обычно так: «Я неоднократно советовала сыну, чтобы он не злоупотреблял курением. Но он, знаете ли, как-то неадекватно реагирует». Или вот так: «Дочка моя, тоже знаете ли, любит мучное. Хотя это, с точки зрения рациональной перистальтики кишок, не рекомендуется. Я в унынии». И еще она категорически утверждала: «Рис очень, очень вреден. Поверьте, я не агравирую». Ну и так далее.

Когда моя жена заболела и понадобилось ухаживать за лежачей больной, Лариса Эльмировна стала пропускать свои дни под разными предлогами. А в конце концов, ничего не сказав, исчезла.

Но как только жена выздоровела, снова объявилась. Позвонила и сказала, что готова приступить к своим обязанностям. Я сказал — не требуется.

Восьмая — Ирина Петровна. Эта женщина имела кое-какие медицинские навыки и появилась у нас после исчезновения предыдущей, чтобы помочь болеющей жене. Ухаживала она неплохо, но почему-то стала появляться в очень откровенных, сильно декольтированных платьях. И хотя мне ничего, кроме еды, не требовалось, все время пыталась превратить простой разговор о том, что приготовить на завтра, в подобие светской беседы. Вообще старалась вести себя как якобы подружка моей жены, пришедшая к нам между прочим. Называла жену «дорогая моя» и обращалась к ней со слащаво-скорбным оттенком. Она была одинока, намекнув, что хотя и была замужем, но... А далее слышались какие-то намеки, которые мне разгадывать никак не хотелось. День ото дня она становилась все напористей и, я бы даже сказал, навязчивой в своей услужливости. Поэтому, когда жена встала на ноги, я, поблагодарив Ирину Петровну за услуги, протянул ей конверт с деньгами и попрощался.

Девятая, десятая... — Были и еще домработницы где-то между перечисленными в промежутках. Но они слились в памяти.

Пришла, правда, одна, стройная, миловидная и бойкая девица. Появилась сама, узнав от кого-то, что нам нужна домработница. И в первый день все делала очень споро и отлично. А вскоре нам позвонили из милиции и сказали, что она существо с криминальным прошлым. Что-то вроде наводчицы. Так что они предупреждают: ни в коем случае ей ключи не давать, и вообще советуют от нее отказаться. Пока не поздно. Что мы и сделали. По телефону. В ответ она довольно мелодично рассмеялась. Хотелось бы посмотреть, не подмигнула ли она при этом кому-то с менее мелодичным смехом.

Была еще одна — Клавдия Сергеевна, пожилая энергичная бабенка, которая пришла к нам сначала как массажистка. Массируя, она приговаривала обычно: «Кто делает массаж — живет. Остальные — мрут как мухи. Денег жалеют, что ли?» Потом согласилась совмещать это дело с услугами домработницы. Но основная профессия все же требовала от нее все больше и больше времени, да и мы уехали. Так что наша связь с нею, к сожалению, оборвалась. Портрет Клавдии Сергеевны, несколько дописав, я вставил в одну из своих пьес («Куст рябины»).

...Но вообще, доложу вам откровенно, если можете без домработницы, то — в наших условиях — лучше обходитесь сами. Пока руки-ноги действуют, от души советую — здоровее будете. Спокойнее. Целее. И вообще... Ей-ей.

...По нынешним временам и меркам может сложиться впечатление, что поток домработниц у нас был явлением исключительным. Дескать, а как же мы, нынешние, справляемся: и служим, и делаем всю работу по дому? Экие, мол, бары, да еще с капризами, — им не угодишь!

Так вот, хочу напомнить, что в те годы (от 50-х до 80-х) нанять домработницу было делом нехитрым и доступным очень многим. И меняли все их часто. А моя работа — писательская — вся на дому. Так что и есть тоже надо было дома. Иначе, как говорится, ничего не попишешь. И в прямом, и в переносном смысле слова.

...Пока писал, выяснилось, что говорить «домработница» уже не принято. Слово заменено более престижным: помощница по домашнему хозяйству. Но я, пожалуй, не поменяю. Подожду окончательного варианта. Что-нибудь вроде: оператор по домоуправству.

Теперь этих домов нет, но до середины нынешнего века и даже чуть позже, вместо гигантского дома КГБ, они тут стояли, сплошь забитые коммунальными квартирами. Об одной из них и пойдет речь.

...Если выйти из Мосторга (ныне ЦУМ) и пройти по Пушечной (некогда Софийка) к площади Лубянка (тогда — Дзержинского) по левой стороне, то почти у конца ее будут ворота, которые ведут в узкий двор. Слева — стена, справа — шестиэтажное здание красного кирпича. На двор выходит парадное. Часть стекол выбиты и заменены фанерой. Каменная лестница полого ведет наверх. Есть лифт, но он не работает. Пока идешь, читаешь на стене надписи: «Сенька не трожь Катю», «Витя и Нинка идиеты» и другие, неприличные. На площадке второго этажа вечная лужа, и от нее затейливые вензеля. На третьем этаже, как и на каждом, две парадные двери, одна против другой. На левой — эмалированная дощечка: «Доктор Бекман. Прием от... до...». Доктор давно умер, но дощечка еще висит. (Потом неизвестно кто ее снимет.) На почтовом ящике приклеена бумажка с указанием, кому сколько звонить. Под ящиком звонок. Бумажка гласит:

Бекман — 1 зв.

Шитиков — 2 зв.

Лобзиков — 3 зв.

Пенкина — 4 зв.

Четыре семьи. Четыре маленьких мирка. И так как они живут в одной квартире, то образуют один тоже маленький мирок.

Четыре звонка

За дверью слышно, как в коридоре журчит чья-то речь и затем раздается крик:

Валя! Ты слышишь, нам звонят! Открой дверь!

Мама, я занята, — приглушенно слышится из комнаты.

Открой дверь, я тебе говорю!

Но ты же стоишь в коридоре. Открой сама, тебе ближе.

— Я говорю по телефону!

— Ты вечно говоришь по телефону.

Открой дверь, дрянь такая! Ну! Долго я тебе еще буду говорить?!.. Простите, я сейчас, только на минуточку... (Это уже в телефон.)