Анатолий Левандовский - Сердце моего Марата (Повесть о Жане Поле Марате)

— Они ушли, — закончил свой рассказ Жюль, — как раз перед твоим приходом. Ушли и увели войска.

Я осмотрелся по сторонам и действительно не обнаружил синих мундиров.

— Чего же лучше! — воскликнул я. — А ты еще говоришь, что придется плакать!

— Я не все сказал, — задумчиво произнес Жюль. — Есть два обстоятельства, которые внушают живейшую тревогу…

И он сообщил мне о них.

Рано утром, когда Париж спал, один подросток отправился на Марсово поле, чтобы скопировать патриотические надписи с алтаря Отечества. Находясь на алтаре, он услышал подозрительный шум у себя под ногами, словно кто-то буравил доски настила. Он сообщил об этом в ратушу, и военный отряд, посланный на Марсово поле, сняв доски, обнаружил под алтарем двоих неизвестных с дневным запасом пищи. Что делали они в столь необычном месте? Кого поджидали? Зачем сверлили доски? Этого установить не удалось. Их отвели в Гро-Кайо и вместо того, чтобы как следует допросить, повесили.

— Этот самосуд, — заметил Мейе, — происшедший внезапно и без установления истины, удивительно напоминает мне расправу с булочником Франсуа, явную провокацию, приведшую к изданию военного закона; как бы теперь наши верховные не сочли предлог достаточным, чтобы этот закон применить.

— Помилуй, но какое отношение все это имеет к нашей петиции и собравшимся здесь гражданам?

— Никакого. Но при слишком большом желании можно сопоставить и сблизить все, что угодно. Уже говорят о том, что на утреннем заседании Ассамблеи было объявлено, будто «петиционерами убиты двое национальных гвардейцев, павших жертвами своего усердия». Звучит, не правда ли?..

— Какая чушь!

— Вот именно чушь, но чушь, способная разжечь мстительные чувства национальных гвардейцев; однако подожди, слушай дальше…

И Мейе рассказал, что около полудня, когда начали собираться граждане, вместе с войсками на Марсово поле прибыл Лафайет. И тут с насыпи в генерала прицелился какой-то неизвестный. Он выстрелил, но ружье дало осечку. Его схватили. Однако вместо того, чтобы отвести злоумышленника в тюрьму или, по крайней мере, допросить, Лафайет в приливе «великодушия» приказал, чтобы его немедленно освободили…

— Странное великодушие, — вздохнул Мейе, — так мало присущее нашему «паяцу двух частей света». А между тем это событие также можно представить как покушение петиционеров на честь и славу национальной гвардии…

— Ты все-таки преувеличиваешь, — возразил я.

— Дай-то бог, дай-то бог, — снова вздохнул Мейе. — Но мы слишком заговорились. Иди, подписывай документ.

Я стал в очередь и от нечего делать снова принялся разглядывать Марсово поле.

Да, сегодня здесь собрался весь Париж. И не только Париж.

Любопытство и отличная погода привели сюда жителей ближних деревень. В своих домотканых одеждах они держались небольшими группами и с изумлением следили за происходящим. Нарядно одетые парижане вышли целыми семьями.

Продавщицы пряников и нантерских пирожков весело переходили от одной толпы к другой, бойко торгуя своим товаром.

Молодежь, верная себе, организовала танцы.

Мне казалось, что я попал на летний праздник, воскресное гулянье нескольких тысяч семейств, ибо как еще можно было назвать происходившее?

Но тут очередь моя подошла, и один из комиссаров вручил мне перо.

Я закрываю глаза и вижу перед собой текст петиции: он отпечатался в памяти. Правда, я видел еще раз этот документ, много позже и при других обстоятельствах, и тогда я смог рассмотреть его в подробностях и деталях. Но даже и не видя вторично, я бы запомнил его; запомнил этот помятый, не очень чистый лист бумаги и слова, написанные наспех, со многими помарками, но искренние и сильные в своей бесхитростности.

«На алтаре Отечества, 17 июля III года. Народные представители, вы были близки к завершению ваших работ… Совершилось большое преступление: Людовик XVI пытался бежать, он недостойно покинул свой пост… Вы, господа, предрешили, что он неповинен и неприкосновенен, объявив это во вчерашнем вашем декрете… но декрет недействителен, как по форме, так и по существу: по существу потому, что он противен желанию самодержавного народа, по форме потому, что он вынесен 290 неправомочными депутатами. Эти соображения, все соображения общего блага, настоятельное желание избегнуть анархии, в которую ввергло бы нас отсутствие гармонии между представителями и их верителями, — все это обязывает нас требовать, чтобы вы отменили означенный декрет, приняли во внимание, что преступление Людовика XVI доказано и что король этим отрекся от престола; требовать, чтобы вы приняли его отречение и созвали специальное представительство для открытия истинно национального суда над преступником и для замены и организации новой исполнительной власти.

Пэр, Вашар, Ровер, Демуа».

И дальше, вслед за подписями комиссаров, шли листы, листочки, наспех сшитые тетрадки, все покрытые подписями.

Я поставил свою и спустился с алтаря.

Празднество было в разгаре. Люди улыбались друг другу — даже на лице моего Жюля появилась улыбка.

— А что, Эскулап, разве мы хуже других? Пошли танцевать!

Мы протиснулись в толпу веселившихся. Мейе уже подхватил какую-то бойкую особу в кружевном платье, Я обратился к молоденькой блондинке, державшей за руку мальчика лет семи.

— Позвольте, сударыня!..

О да, было очень весело…

Я смотрел в ее большие серые глаза, вдыхал аромат ее чудесных рыжеватых волос и чувствовал себя счастливым…

— Как ваше имя?

— Луиза…

— А мальчик?

— Это мой брат, Жан.

— И меня зовут Жан!..

Она рассмеялась чистым, серебристым смехом. Мы беззаботно танцевали. Очередь у алтаря не иссякала. Празднество было в разгаре. И вдруг произошло это.

Не помню точно, когда раздался пушечный выстрел: в пять или в начале шестого. Стреляла сигнальная пушка у ратуши.

— Слышите, как нас приветствуют? — засмеялся юноша, танцевавший рядом.

Ему ответили хохотом.

Веселье продолжалось.

…Барабанная дробь застучала одновременно с трех сторон: у Военной школы, у Сены и у главного прохода, по направлению от Гро-Кайо.

Танцующие остановились.

Люди у алтаря с любопытством озирались по сторонам.

С любопытством, но не со страхом.

И правда, чего им было бояться?

На устах Луизы продолжала искриться улыбка.

Кто-то сзади толкнул меня.

— Похоже, все-таки решились, — сказал Мейе.

— Ну что ты, — весело ответил я, хотя сердце мое упало.

…Синие мундиры пестрели во всех проходах.

А народ все еще не догадывался.

Народ был так уверен в защите закона и в своей безопасности, что бросился навстречу национальным гвардейцам, разворачивающимся вдоль Сены.