Анатолий Левандовский - Сердце моего Марата (Повесть о Жане Поле Марате)

Поскольку дорожный сак, хотя и не слишком тяжелый, стал натирать мне руку, я решил несколько изменить маршрут и прежде всего забежать на мою старую квартиру.

Улица Ансьен-комеди была все той же и даже не изменила названия. Прежде чем подняться к себе, я постучал к Мейе, хотя и не очень надеялся застать его.

Действительно, дверь открыл какой-то молодец с припухшим лицом, который заявил, что ничего не знает о моем друге. Ничего не знала о нем и моя квартирная хозяйка, мадам (виноват! гражданка) Розье. Я постарался вежливо прервать ее причитания и расспросы, узнал, что она сдала мою каморку другому лицу, оставил у нее свои пожитки и снова очутился на улице.

Направляясь к дому Луизы, я вдруг вернулся мыслью к словам бледного чиновника. «Незадолго до казни тирана»… Ну конечно же! Ведь 21 января по приговору Конвента был гильотинирован Людовик XVI — вот почему уничтожили статуи всех королей и переименовали места, связанные с воспоминаниями о королевской власти! В памяти моей возник толстый человек с апатичным лицом, которого я так близко видел в Версале, а затем два раза здесь, в Париже… Сколько же времени прошло с тех пор!.. Учитель прав — сейчас дни стоили веков…

У Луизы я, разумеется, задержался много дольше, чем думал. Потом она отправилась меня провожать, потом я провожал ее, и так до тех пор, пока не стало смеркаться. Теперь в Конвент идти не было смысла. Как же мне, однако, найти учителя? Я помнил, что сестры Эврар жили где-то на улице Сент-Оноре, но номер дома, естественно, забыл. Пойти к якобинцам? Но Марат там бывал не так уж часто. К Кордельерам? Но его могло и там не оказаться. И тут мне вдруг пришел в голову удивительно простой выход. Я подозвал извозчика и, сев в экипаж, сказал безапелляционным тоном:

— К Другу народа, на дом!..

Кучер даже не обернулся в мою сторону и стегнул лошадь. Значит, я рассудил правильно: местожительство Друга народа знал весь Париж! Весь Париж, за исключением одного человека — самого горячего почитателя и друга…

Мы ехали очень недолго и остановились на улице Кордельеров, возле дома под номером 30. Возница четко объяснил мне, как найти квартиру Марата, и на прощанье заметил:

— Видишь, вон там, на углу улицы Паон, старинное здание с башней? Так вот, многие простаки считают, что это и есть дом Друга народа. Оно и понятно — ведь это самый красивый дом на улице Кордельеров! Но патриоты знают, что Друг народа не гонится за красотой и богатством и поэтому живет именно здесь в самом обычном доме, в самой обычной квартире, — ты в этом убедишься сам.

Я расплатился со словоохотливым почитателем Друга народа и нырнул под арку ворот, расположенных между двумя лавчонками. Пройдя маленький дворик, в одном из углов которого был вырыт круглый колодезь, я свернул направо и очутился в широком проеме. Наверх вела каменная лестница с коваными железными перилами. Поднимаясь и описывая полукруг, она привела меня на площадку с двумя окнами во двор. Здесь была дверь в квартиру Марата, а рядом — небольшое окно, через которое свет с площадки проникал на кухню. Вместо шнура для звонка висел железный прут, согнутый на конце.

Я позвонил.

Остановимся на несколько минут, мой читатель.

Эта квартира была последним пристанищем Марата. Сюда он пришел из подземелья, здесь познал счастье разделенной любви, здесь жил во время своего триумфа, здесь нашла его смерть.

Я часто бывал в этой квартире, а иногда даже по нескольку дней жил в ней. Мне были знакомы и близки не только ее обитатели, но и все ее убранство, каждый предмет обстановки. Между тем о квартире Марата ходили всякие толки, и мемуаристы имели дерзость расписывать ее, никогда не видев.

Все может быть. Дома, как люди, не вечны. Пройдет время, и дом номер 30 по улице Кордельеров исчезнет [13] Буглен не ошибся: дом Марата, как и дом Дантона на той же улице, исчезли в 1876 году в связи с прокладкой бульвара Сен-Жермен, который поглотил большую часть улицы Кордельеров. . И никто из интересующихся жизнью Друга народа, никто из грядущих биографов его уже не сможет описать его жилище. А потому это сделаю я, и да будет прощено мне новое отступление, которое, в сущности, отступлением не является.

Квартира, снятая Маратом на имя девицы Симонны Эврар за 450 ливров в год, была довольно обширной. С лестничной клетки вы попадали в темную прихожую. Налево шла кухня, направо — узкая столовая с окнами, выходившими во двор, потом квадратный зал и, наконец, маленькая комната с кирпичным полом, служившая ванной (здесь-то и произошла трагедия). Размеры этой комнаты были таковы, что шесть-семь человек едва в ней развернулись бы. Она была оклеена светлыми обоями с изображением витых колонн. Значительную часть одной из стен ее закрывала большая карта Франции, разделенной на департаменты; около карты висели два пистолета, а над ними можно было прочитать надпись, сделанную большими буквами: «СМЕРТЬ». Спешу тут же заметить, что такой вид ванная комната приняла в последние месяцы жизни трибуна, когда он стал проводить в ней большую часть суток; до этого же и карта, и пистолеты висели в его кабинете над письменным столом. Комнаты, выходившие окнами на улицу, были большими и лучше обставленными, хотя вся их меблировка выглядела простой и не новой. Здесь располагались кабинет, гостиная, оклеенная трехцветными обоями с эмблемами революции, и спальня, сообщавшаяся с описанной выше ванной. Имела ли мадам Ролан в виду гостиную, когда говорила о «роскошно обставленном, в изнеженном вкусе салоне» Марата? Надо думать, то был чистейший плод ее фантазии. Единственной роскошью гостиной и спальни были высокие окна из цельного богемского стекла, дававшие много света.

Если квартира Марата казалась большой, то не следует думать, что она пустовала. Трибун любил людей и, когда обстоятельства позволяли, окружал себя ими. Кроме него и Симонны в квартире жили еще трое. По дому Симонне помогала бойкая девица по имени Жаннетта Марешаль. Любимые родственники супругов не покинули их на улице Кордельеров: незамужняя сестра Симонны Этьеннетта делила одну из комнат с Альбертиной Марат, сестрой моего учителя, которая, правда, подолгу отсутствовала; сейчас она находилась на родине, в Швейцарии.

Почти ежедневно навещала Симонну и вторая ее сестра, Катерина, со своим мужем, рабочим-печатником, с которым Другу народа было о чем поговорить. Часто здесь появлялся комиссионер, ведавший продажей газеты, невысокий, тщедушный человек по имени Лорен Ба. Наконец, постоянной посетительницей квартиры была консьержка дома, Мари Обен, пожилая женщина с вставным глазом, которой Марат давал работу — складывать газетные листы.