Анатолий Левандовский - Сердце моего Марата (Повесть о Жане Поле Марате)

Это было в последний раз.

Но и потом, уже не поднимаясь с постели, он продолжал доказывать, предупреждать, предостерегать, настаивать.

И газета его выходила все так же регулярно…

…Около полудня раздался снова тот же чужой, дребезжащий звонок.

Симонны не было дома.

Я хотел выйти открыть, но услышал, что уже открыли.

В этот момент Марат позвал меня, прося передать ему последний номер газеты, лежавший на табурете. Когда я вошел в прихожую, то увидел гражданку Обен, что-то ворчащую себе под нос и разглядывающую сложенный вчетверо листок бумаги. — Кто это был?

— Да шляются здесь разные… Какая-то потаскушка… Требовала Марата… Я отругала ее как следует и выставила за дверь, она же оставила вот это…

Консьержка передала мне письмо. Поскольку оно не было запечатано, я развернул и прочел:

«Я приехала из Кана. Вы, руководясь любовью к народу, безусловно найдете желательным ознакомиться с подготовляющимися там заговорами. Я ожидаю ответа».

Эта короткая записка, написанная корявым почерком, не понравилась мне. Конечно, приходила утренняя посетительница. Что ей нужно? Почему такое упорство? Всем известно, что в Кан бежали многие жирондисты, в том числе Петион и Барбару. Всем известно, что они заговорщики и готовят мятеж на западе. Что еще может она сообщить по этому поводу? А может, она маньячка?..

Я спрятал письмо в карман.

Когда вернулась Симонна и я рассказал о случившемся, она нахмурилась.

— Вот видишь, а ты говорил, не придет… Пришла…

— Как быть с письмом? — спросил я. Симонна посмотрела на меня удивленно.

— Отдать Марату, разумеется. Ведь мы не можем от него это скрыть. Да потом, если она пришла два раза, то все равно придет и в третий…

Я отдал письмо Марату.

И был, конечно, изруган за то, что не впустил просительницу.

Я не стал объясняться. Да и что я мог объяснить?..

…Я часто задумывался над одной и той же проблемой. Мне хотелось выяснить для себя: чем же отличался Марат от других вождей Горы, в первую очередь от Робеспьера? Внутренне я чувствовал это различие, но никак не мог облечь его в четкую форму.

Мне помог неожиданный единомышленник.

После термидора в моих руках случайно оказалось несколько донесений агента-наблюдателя жирондистскому министру внутренних дел. Они относились ко второй половине мая 1793 года. И что же я вычитал в них!..

Агент Дютар писал:

«…Якобинцы распадаются на две партии, очень различные и обособленные друг от друга. С одной стороны, это люди образованные, собственники, которые думают больше о себе, чем о других; к их числу относятся Сантер, Робеспьер и большая часть членов Горы. С другой стороны, это вожаки низов, которые частично господствуют в Якобинском клубе и, главным образом, у Кордельеров их вождь — Марат».

И дальше:

«Очень часто, читая статьи Марата, я ловлю себя на том, что думаю: «А ведь он прав!» Слишком часто уж паши великие умники, погрязая в метафизических отвлеченностях, забывают о реальном народе. Марат единственный остается с народом, всегда с народом… И, ей-богу, мне, подлинному патриоту, трудно не стать маратистом…»

Честный Дютар! Что сделали с тобой твои хозяева, я не знаю, но вряд ли им подошел агент, говоривший от глубины сердца и вовсе не то, что им хотелось.

Но ты прав, Дютар, тысячу раз прав.

Робеспьер и многие из его соратников были отвлеченными резонерами. Они говорили о добродетели, однако не знали живого народа, да и не очень-то хотели его узнать, а народные восстания приводили их в ужас…

«Робеспьер избегает шума и бледнеет при виде обнаженной сабли» — как это точно было схвачено!

Марат же был совсем другим. Он жил интересами обездоленных и угнетенных; когда-то они скрывали его от сильных мира, теперь же видели в нем своего друга и вождя. И он помогал им не высокопарными тирадами, но делами, подчас самыми простыми делами…

В дни болезни он продолжал принимать всех, нуждающихся в нем. И никто не уходил из квартиры на улице Кордельеров с пустыми руками. А если Марат сам не мог помочь, он направлял туда, где можно было рассчитывать на доброе отношение и поддержку.

Это очень хорошо показал Огюстен Робеспьер, человек простой и сердечный, в одном из своих частных писем, написанных уже после смерти Друга народа:

«…Вы должны знать, что Марат жил как спартанец, он ничего не тратил на себя, отдавая все, что имел, обращавшимся к нему за помощью. Он не раз говорил мне и моим коллегам: «Мне больше нечем помочь этим несчастным, я пришлю к вам кое-кого из них», и он много раз так делал…»

Удивительно ли, что после смерти Марата в семье осталась одна ассигнация, достоинством в 25 су?.. Это был весь капитал, нажитый им за годы революции…

Сопоставим, дорогой читатель.

Дантон умер помещиком — после него остались дома, угодья, пахотные земли. Собственность Робеспьера по посмертной оценке равнялась примерно тысяче ливров.

А Марат в день смерти имел 25 су, и это было все, ибо квартира бралась внаем, а мебель — напрокат.

Я не могу говорить об этом без слез. По-моему, ассигнация в 25 су характеризует его лучше, чем десятки томов исторических исследований!..

…После обеда Марат не пожелал отдыхать. Он заявил, что ему нужно закончить для завтрашнего номера статью об изменнике Кюстине, а тут с минуты на минуту должны принести корректуру. С ним никто не спорил — это было бесполезно.

Жара, казалось, достигла своего предела. Мы были словно вареные, и я удивлялся Марату, который мог при этом еще сидеть в почти горячей воде. Я взглянул в его страдальческое лицо. Мокрое, набрякшее и белое, оно напоминало тесто, но темные зрачки глаз были такими же пронизывающими и пытливыми, как всегда. Мог ли я думать, что вижу его живым в последний раз?..

Симонна занялась приготовлением лекарства. Это была микстура, прописанная доктором Субербиелем, состоявшая из миндального молока с разведенной в нем глиной; строго определенную дозу глины нужно было предварительно очень мелко растолочь. Лекарство не помогало, но Симонна тщательно готовила его каждый день в одно и то же время.

Пробило семь. Пришел гражданин Пилле, принесший корректуру. Вместе с Пилле зашел и Лорен Ба; словно в объятиях, он нес обеими руками кипу бумаги, только что купленной в магазине Бушара. Передав бумагу гражданке Обен, комиссионер остался в столовой, Пилле же прошел к Марату. Я слышал их разговор: они обсуждали последние события. Между прочим, Пилле заметил:

— Жак Ру сдал в типографию брошюру — ответ на твою статью от 4 июля.

Марат, казалось, пропустил эти слова мимо ушей…

…Жак Ру… Я ничего не знаю об этом человеке, да и видел-то его всего раз в жизни, при обстоятельствах, о которых было рассказано выше.