Брайан Бойд - Владимир Набоков: русские годы

Биография Чернышевского, которая станет стостраничной вставкой в роман «Дар», потребовала от Набокова еще более серьезных изысканий, чем воображаемые Федором экспедиции его отца в Среднюю Азию. Набоков знал, что и предстоящая ему работа над «Даром», и результат ее превзойдут весь его прежний литературный опыт. Он понимал также, что роман в целом не получится, если он не справится с биографией Чернышевского и описанием экспедиции Годунова-Чердынцева в Среднюю Азию — причем оба этих жанра были для него внове. Работая над более поздними романами, Набоков сначала полностью напишет поэму Джона Шейда и лишь после этого почувствует себя достаточно уверенно, чтобы приступить к «Бледному огню»; он напишет «Ткань времени» за Вана Вина и лишь потом возьмется за «Аду»; так и сейчас он в первую очередь решил исследовать и написать биографию Чернышевского — на это ушли почти весь 1933 и 1934 годы, — а затем перейти к рассказу об экспедициях отца Годунова-Чердынцева 34 34 Относительно датировки см. письмо ВН к Вадиму Рудневу от 11 ноября 1933. University of Illinois, Urbana. .

Когда Набоков уже готов был начать работу, он заболел межреберной невралгией, мучительным недугом, который позднее он описал как «перекрестье пневмонии и сердечной болезни, и вдобавок железный палец тычет вас постоянно в ребра. Это редкое заболевание, как и все, что меня касается» 35 35 NWL, 148; дневниковая запись за 3 декабря 1969, АВН. . За первым приступом вскоре последовал второй, и он провел в постели почти всю зиму 36 36 Письмо ВН к ГС от 23 августа 1933, Hoover. . Двое друзей снабжали его книгами. Магда Нахман-Ачария, подруга Анны Фейгиной, приносила из государственной библиотеки один за другим тома Чернышевского и толстенные книги русских путешественников — Миклухо-Маклая, великого князя Михаила Александровича и конечно же Николая Пржевальского и Григория Грум-Гржимайло — с отчетами об экспедициях в Среднюю Азию. Георгий Гессен, которому роль вечного студента давала право доступа в университетскую библиотеку, снабжал Набокова книгами Хавелока Эллиса, Суинберна и других авторов, способных отвлечь страстного книгочея от боли 37 37 Интервью ББ с ВеН, февраль 1983 и январь 1985; письмо ВН к ВеН от 18 января 1936; Field, VN, 28. .

В то время когда Набоков готовился к «Дару», Адольф Гитлер начал пертурбации, которые заставят писателя бежать из Германии еще до завершения романа. За два месяца, прошедших после назначения Гитлера в январе 1933 года на пост канцлера, он подавил политическую оппозицию, похоронил рейхстаг и сокрушил гражданские свободы.

Приход Гитлера к власти имел неожиданные последствия. Правое крыло русской эмиграции тут же заявило о себе. Сирина обвинили в том, что он, несмотря на русскую фамилию Набоков, утратил свою национальность в компании евреев из «Современных записок»: «Воспитанный среди обезьян, он и сам стал обезьяной». С другой стороны, одна немецкая пара (муж прежде был командующим берлинским военным округом), с которой Набоковы дружили, демонстративно пригласила Веру на обед. В конце марта 1933 года евреи уже стали главными жертвами избиений, доносов и грабежей. Фирма «Вайль, Ганс и Дикман» закрылась, и Вера потеряла свое секретарское место 38 38 ПН, 16 марта 1933; интервью ББ с ВеН, 19 сентября 1982; письма ВеН к А.А. Голденвейзеру от 3 июня 1957 и 6 марта 1967, ColB. . Нацисты начали официальный бойкот еврейских магазинов: у входа в каждый из них стоял солдат в военной форме для отпугивания возможных покупателей; Набоков вместе с одним из русских знакомых разгуливал по улицам и специально заходил подряд во все еврейские магазины, которые еще были открыты 39 39 ЗЭФ-2; ср.: Field, Life, 200, и VN, 158, где Филд пишет, что это происходило после Kristallnacht, т. е. в конце 1938 г., почти через два года после того, как Набоковы навсегда покинули Германию. . Если же он бывал в более веселом расположении духа — кстати, позднее Набоков напишет, что тиранов следует истреблять именно смехом, — он звонил Георгию Гессену и приводил его в замешательство вопросами типа: «Когда следующее заседание нашей партийной ячейки?» 40 40 Field, Life, 199.

Еще с февраля 1930 года, когда за восторженной рецензией Анд-ре Левинсона в «Les Nouvelles littéraires» на «Защиту Лужина» незамедлительно последовал контракт на издание романа по-французски, Набоков надеялся переехать в Париж. Теперь появились гораздо более серьезные основания для переезда, а перевод его лучшей книги так и не был напечатан. В декабре 1932 года он все еще надеялся, что попадет в Париж к февралю, когда книгу должны были запустить в работу. Два месяца спустя ничего не сдвинулось с места, и он жаловался в письме Глебу Струве: «Мое положение скверное и, прямо скажу, становится последние месяцы все хуже и хуже. Издание моих романов по-французски затягивается… Моя давнишняя мечта: печататься по-английски» 41 41 Письмо ВН к ГС от 29 апреля 1933, Hoover. .

Вот уже почти десять лет Струве писал хвалебные рецензии на произведения Сирина, он первым перевел сиринскую прозу на английский язык (рассказ «Возвращение Чорба») и недавно посвятил ему вторую лекцию (первая была о Бунине) в Лондонском университете, где он преподавал на кафедре славистики. Набоков попросил друга помочь ему организовать публикацию его работ по-английски 42 42 Ibid. . Струве попытался заинтересовать творчеством Набокова британские издательства, в том числе «Hogarth Press», но успеха не имел, ибо в это время в моде был салонный большевизм и к эмигрантам относились с подозрением 43 43 ГС, Русская литература в изгнании, 239. . Один либеральный лондонский журнал даже отказался продолжать печатать рассказы Набокова только потому, что тот считался белым.

Тем временем обстановка в Берлине все ухудшалась. В мае 1933 года заполыхали костры из книг. Возвращаясь как-то вечером домой, Вера Набокова стала свидетельницей подобного аутодафе: на ее глазах разожгли костер и собравшаяся толпа разразилась патриотической песней. Она поспешила уйти 44 44 Интервью ББ с ВеН, декабрь 1982. .

В отличие от университета, который поддался общим веяниям и тоже устроил сожжение книг, государственная библиотека не тронула свои фонды. Поправившийся от межреберной невралгии Набоков доезжал на трамвае до Унтер-ден-Линден, проходил через грандиозные арки и атриум в библиотеку и заказывал тома, необходимые для работы над биографией Чернышевского.

Занимаясь сбором материалов, он находил время и для других дел. В мае он закончил рассказ «Адмиралтейская игла» 45 45 Датирован 23 мая 1933, в первой публикации ПН, 4–5 июня 1933; перепеч. ВФ; СРП3, 620; перевод ВН и ДН, TD. . Этот рассказ, очевидно навеянный встречей с Новотворцевой, написан в форме гневного письма некоего читателя-эмигранта к эмигрантской писательнице. В одной из русских библиотек Берлина рассказчику попался новый роман, в котором он усмотрел искаженную историю своих любовных отношений с девушкой Катей в 1916–1917 годах. Он обвиняет писательницу в том, что она скрылась под мужским псевдонимом, и высмеивает ее стиль. Он вспоминает, сколь поэтично начиналась их любовь и как они пытались тогда, когда у них еще не было прошлого, взглянуть на свое настоящее словно бы из некоего отдаленного будущего. Он пишет о консервативном мещанстве Катиного модного окружения, о том, как они все больше отдалялись друг от друга, о ее измене. Лишь подойдя к концу письма, он перестает делать вид, что писательница могла узнать от кого-то Катину историю: «…после твоей книги я, Катя, тебя боюсь. Ей-богу, не стоило так радоваться и мучиться, как мы с тобой радовались и мучились, чтобы свое оплеванное прошлое найти в дамском романе». Рассказ этот, обличающий пошлость, неистребимую как в аристократической России, так и в эмигрантской Европе, и строящийся на контрасте между мужским и женским, молодостью и зрелостью, былой страстью и наступившим охлаждением, живыми личными воспоминаниями и литературными клише, легко вмещает в себя многообразие тем и планов, характерное для зрелой прозы Набокова.