Владимир Осипенко - Привилегия десанта

Часто ловлю себя на мысли, а вот если бы… Трезвым умом понимаю, что не известно, что произошло бы, поступи мы по-другому, а она, зараза, мысль эта, приходит вновь и вновь.

Я спрыгнул с брони и тут же килограммов по пять афганской грязюки, состоящей из скользкой глины, прилипли к резиновым сапогам. Как не прятался, но сам с ног до головы тоже был в грязи. Даже автомат, который я держал на коленях и прикрывал собой. Ехали долго, замёрз как собака. Голова шумит…

— На заставе происшествий не случилось. Разрешите вопрос? — с места в карьер стал прессовать меня командир инженерно-сапёрного взвода.

— Что надо?

— Разрешите камень взорвать. Механики задолбались об него днищем стучать. Комбат приказал убрать, а мы, сколько ни роем, а он всё больше.

— Давайте, только аккуратно. Когда комбат вернётся?

Слушая ответ, я старался скребком содрать грязь с сапог. Наклонился, и меня повело. Что-то не так… В предбаннике штаба, пока раздевался, столкнулся с доком.

— Что-то вид у тебя не очень. Глаза как у кролика. Как себя чувствуешь?

— Спасибо, хреново.

— Ещё бы не хреново: тридцать девять и четыре! — констатировал он через пять минут, измерив температуру.

В штабе чисто и натоплено, я же, напялив на себя всё, что можно, и укрывшись одеялом, звонко стучал зубами и трясся всем телом от холода. Через пятнадцать минут наоборот, мне становилось жарко, градом катил пот, и хотелось раздеться. Док принёс трёхлитровую банку какого-то пойла на основе чая, аскорбинки и ещё какой-то гадости и приказал пить. А что мне оставалось?

В каком-то полузабытье я всё-таки констатировал, что сапёры третий час не могут справиться с камнем. «Разреши дураку Богу молиться…»

— Это не сапёры, — просветил меня писарь, — это духи обстреливают.

— Из чего?!

— Да, никак не поймём, вроде мины, а крыльчатки нет.

«Духи и духи, что с них взять», — вяло подумал я и снова впал в полузабытье. Мозг урывками фиксировал изменения вокруг: стемнело, приехал комбат, зовут ужинать, не хочется… Я очередной раз приложился к банке и зарылся с головой под одеяло, опять начинал бить озноб.

Проснулся посреди ночи. Жутко не хотелось вылезать из постели, но мочевой пузырь молил о пощаде. Одел тулуп, валенки и потрусил по вымощенной камнями дорожке до «богоугодного заведения». Подморозило, ни ветерка и звёзды громадные. Только пристроился, над головой свист и тут же разрывы внутри заставы. С секундной паузой ещё, три или четыре… Да что же это такое!? Не дай Бог меня здесь накроет, позорище… У нас тут яма для стрельбы стоя с лошади, наполовину заполненная. Можно запросто героически утонуть в говне!!! За дувалом, слышу, гвалт и ругань. И зарево какое-то. Наконец закончив, трушу обратно. Застава внутри горит. Красиво так! Горят дорожки, крыши, деревья, глиняные стены, грязь и даже снег. Точнее, горел разбросанный щедрой, но не доброй рукой по всей заставе фосфор, а по-настоящему горел только штаб. Все его обитатели во главе с комбатом скачут в неглиже вокруг и орут благим матом на общую тему: «Пожар, спасай добро!» У комбата в руках почему-то моя банка. Я ещё туго соображал, поэтому остановился и смотрел на эту вакханалию со стороны. Вдруг остальные прекратили гвалт и уставились на меня. Общее мнение выразил комбат:

— Ну, ты, Васильевич, даёшь! Снаряд же попал тебе в кровать! Я тебя уже грешным делом… Как успел выскочить, да ещё и одеться?

— Так усиленные тренировки и умище…

Договорить мне не дали. Комбат запустил моей же банкой и бросился спасать, что уцелело.

Когда удалось выбросить через окно весь фосфор, горящие постели и погасить пламя, увидели, что произошло. Три снаряда попали в нежилые постройки и просто на землю, а один — в дувал, к которому был пристроен штаб. Рикошетом от него пробил крышу, сделанную из снарядных ящиков и двадцати-сантиметрового слоя глины, и влетел мне в кровать. Железо всё оказалось в ней. Кроме взрывателя. Он каким-то чудом оказался под подушкой у комбата, его кровать рядом. Хотя было 13 февраля, нам всем и особенно мне в ту ночь несказанно повезло. Ни до, ни после этого случая я по нужде ночью не вставал. Да и встать нужно было именно в эти три минуты! Что я с такой прухой здесь делаю? Не сыграть ли мне где-нибудь на скачках или, на худой конец, в «Спортлото»?

Вот тогда-то впервые прозвучали слова — реактивные снаряды.

— По вам работала реактивная установка. Найти и захватить, иначе комбат и вы, начальник штаба, пойдёте под трибунал. Кто захватит, представлю к «Герою».

Комдив, генерал Ярыгин, был лаконичен до безобразия. Нет, он ещё добавил, что мы бездельники, что духи у нас под носом табунами ходят и что если хотя бы один снаряд, не дай Боже, попадёт на аэродром… Но это уже лирика.

Сидим с комбатом, Очеретяным Геннадием Васильевичем, морщим репы. Что за хрень такая — реактивная установка? Маленькая «Катюша», что ли? Как она выглядит, какие характеристики, откуда взялась и самое главное, где искать? А ещё говорили, что зима самое спокойное время в Афгане. Что ещё жутко не понравилось нам обоим — это точность, с которой работала установка. С дальности никак не меньше двенадцати километров они умудрились положить четыре снаряда в квадрат 30 на 30 метров. Рядом жилой кишлак, дувалы царандоя и ХАДовцев, туда не попал ни один снаряд! Это не похоже на работу малограмотных душков. Работал специалист.

Однако мы не угадали. Нет, не в смысле «специалист», а в смысле «работал» в прошедшем времени. По причине экстренной ликвидации последствий ночного пожара сидели мы с комбатом во дворе на солнышке и разговаривали, завернувшись в тулупы. Он был под впечатлением разговора с комдивом, а я потихоньку отходил от вчерашнего. Тихо, спокойно, солнышко пригревает. Застава занималась повседневными делами. Прямо перед нами метрах в двадцати часовой бродил по дувалу, переходя от одной башни к другой. Вдруг знакомый уже короткий свист, взрыв и одной башни не стало. Грохот, пламя, дым и столб пыли. Когда он осел, башни не было. Просто корова языком слизала. Ни х… себе!!!

— Тревога! Налёт! В укрытия!

Один за другим ещё два разрыва в районе окопов бронетехники, где трудились ремонтники во главе с зампотехом Лазаренко Виктором Павловичем. Вбегают внутрь заставы все в копоти, грязи, с глазами по 15 копеек. Возбуждённые, перепуганные и радостные одновременно. Разрыв 120-мм снаряда в паре метров впечатлит кого угодно! Комбат орёт:

— Часово-о-о-ой!!!

Тот выглядывает с противоположной башни. Из-под каски смотрят два огромных, как у тельной коровы немигающих глаза.

— Зде-е-есь!