Анатолий Чупринский - Маленькие повести о великих художниках

Хорошо Вася Штернберг всегда рядом. Слава Богу! его тоже направили на стажировку. С таким другом, хоть на край света. Он и комнаты снимет из всех дешевых, самые чистые и просторные. И с питанием никаких проблем.

— Тут за углом… есть одна приличная забегаловка!

В любом городе Вася Штернберг отыскивал «за углом» одну приличную забегаловку, где всегда дешево и сытно кормили.

В Венеции юные художники раскрывали свои этюдники и ставили мольберты прямо на площади святого Марка. Четырехугольная площадь со всех сторон окружали старинные здания 14-го и 15-го века. Она напоминала собой огромный, мраморный зал. В глубине стоял сам древний собор святого Марка. Пятью золочеными куполами он поразительно походил на русские церкви.

Доверчивые, ручные голуби такая же достопримечательность площади, как и сам знаменитый собор. Одна беда. Местные голуби имели подлую привычку садиться прямо на голову. Попробуй, сосредоточься. Но со временем друзья привыкли.

Работали много. С раннего утра и до самого позднего вечера. Не обращая внимания на голубей и туристов.

В один из таких рабочих дней Ваня Айвазовский услышал у себя за спиной удивленный возглас:

— Ва-анечка-а!.. Айвазовский!..

Каждый, кто хоть однажды видел Николая Васильевича Гоголя живьем, невольно улыбался. Он на всех производил впечатление рассеянного и абсолютно незащищенного человека. Впрочем, как известно, первое впечатление только от заурядных личностей всегда точно. Сущность гения всегда скрыта от посторонних глаз.

Ваня Айвазовский тут же загородил свою картину спиной. Даже раскинул руки в стороны, дабы великий писатель не смог ничего разглядеть. Ване казалось недопустимым показывать самому Гоголю что-либо незаконченное, незавершенное. До него доходили слухи, что Николай Васильевич, (большой знаток и любитель живописи!), издали внимательно наблюдал за его учебой и творчеством, и даже покровительствовал ему.

Увидев Ваню Айвазовского, раскинувшего руки, прячущего свою картину, Гоголь громко и весело засмеялся.

В тот же день он увез с собой молодых художников вРим.

Рим — великий город. Каждый камень его развалин, зданий и виадуков до предела насыщен энергией созидания. Именно потому художники и поэты, писатели и философы всего мира так стремятся в этот вечный город.

Обычно замкнутый и молчаливый Николай Васильевич, встретив в Риме соотечественника, мгновенно превращался в полную свою противоположность. Становился общительным, разговорчивым и очень веселым. Знакомые и друзья величали его лучшим гидом всех времен и народов.

В первую же лунную ночь, подхватив под руки Айвазовского и Штернберга, Гоголь поволок друзей на осмотр Колизея. На узких улочках редкие прохожие шарахались от стремительной троицы.

Только взобравшись по полуразрушенной лестнице на самый верх амфитеатра, с высоты третьего этажа, увидев все грандиозное величие этого древнейшего здания, друзья поняли, почему Гоголь выбрал именно лунную ночь для осмотра.

Колизей пуст. Нет болтливый, назойливых туристов. Тишина. Нет, не менее назойливых и болтливых торговцев сувенирами. Если прислушаться, можно услышать рев многотысячной толпы, жаждущей крови, крови, крови… Услышать рев диких животных, уже почуявших запах добычи… Услышать стоны раненых и умирающих гладиаторов… Десятки тысяч смелых и отважных людей были убиты на этой арене для развлечения толпы… Тишина Колизея кричит…

Древний цирк. Символ величия человеческой души. Символ низости человеческой натуры…

Друзья долго сидели в ту лунную ночь на ступеньках лестницы Колизея. Молчали. Слишком велико было впечатление от увиденного.

В ту ночь по традиции учеников Академии друзья поклялись друг другу в вечной дружбе.

— Я счастлив, Ваня! — неожиданно сказал Василий.

… вернувшись в Петербург, Штернберг всеми правдами-неправдами убедит профессуру Академии продлить ему стажировку еще на один год… И опять уедет в Рим… Теперь уже навсегда… Он просто растает в воздухе от двустороннего воспаления легких… Он уйдет из жизни совсем юным, только начинающим жить художником. Лишь несколько изящных эскизов останутся после него…

— Я счастлив, Ваня!

Лунная ночь в Риме. Лишь несколько окон слабо светятся в разных концах города.

Вон… едва пробивается из-за занавески полуподвальной комнаты тусклый свет свечи… За мольбертом стоит молодой русский художник Василий Штернберг… Он неподвижно застыл перед только что начатой картиной… Еще мгновение и он поднимет кисть… он будет писать всю ночь…

Совсем на другом конце города, на холме в просторной, но неуютной мастерской, сидит на табурете перед величественным полотном «Явление Христа народу» русский художник Александр Иванов. Вот так он каждую ночь часами сидит перед полотном и неподвижным взглядом смотрит прямо перед собой…

А на другом холме вечного города в просторном кабинете до потолка, заваленного книгами, за письменным столом сидит русский писатель Николай Гоголь. Две свечи освещают лишь лицо писателя, да пару страниц какой-то рукописи. Гоголь тоже застыл в неподвижной задумчивости…

На окраине города, в наспех снятой комнатенке, разложил на полу в беспорядке многочисленные рисунки и наброски русский художник Ваня Айвазовский. Сзади него на мольберте картина. Но какая именно, не видно. Картина еще не раскрыта, занавешена полотном. Ваня будет всю ночь перекладывать рисунки и наброски, так и эдак, выкладывая одному ему известную мозаику…

Странная атмосфера висит в воздухе ночью в Риме… Как минимум, полгорода спит, другая половина погружена в мучительные творческие поиски…

Лишь отдаленные крики раненых гладиаторов из Колизея, да рев диких животных могут потревожить покой вечного города…

Пират Айвазян объявился в Риме как снег на голову. Ваня случайно увидел в витрине одного сомнительного заведения картинку, сильно смахивающую на «пиратскую венеру». Приподнятое настроение его мигом улетучилось.

А на утро следующего дня в ванину комнату вошел Штернберг и непривычно тихим, голосом поведал.

Вчерашней ночью многочисленные жители Рима могли наблюдать разудалую компанию, которая шаталась по улицам древнего города и, в окружении невесть откуда взявшегося цыганского хора, с бубнами и плясками, не давала уснуть сразу нескольким кварталам.

— Эх-х! Ра-аз! Ды… еще pa-аз! Еще много… много ра-а-аз!!!

Разудалая компания горланила на улицах вечного города всю ночь. Вязалась к прохожим, переворачивала скамейки и урны.

Не желая травмировать лучшего друга, Вася Штернберг не уточнял, ка-ак! именно во главе этого сборища, с бутылкой рома в руке, отплясывал одноглазый пират Айвазян, собственной персоной. И ка-ак! буйное веселье переросло в потасовку с местными карабинерами. Друзья одновременно глубоко вздохнули и задумались.