Джимми Коллинз - Летчик испытатель

В то время моя жена и двое маленьких детей ждали на ферме у родителей жены в Оклахоме. Что мне было делать?

Я сидел в ресторане Рузвельтовского аэродрома вместе с другими безработными летчиками, — мы курили, болтали и прихлебывали неизменное кофе в надежде, что что-нибудь подвернется. Раздался телефонный звонок, и девушка, отвечавшая на вызовы, позвала меня.

— Откуда-то издалека, — добавила она, когда я проходил мимо.

Я не смог удержаться и остальную часть пути до телефона пробежал бегом. На заводе обещали известить меня, если будут какие-нибудь новости. Может быть, счастье мне улыбнулось…

— Алло, — позвал я, поспешно взяв трубку.

Еще до того, как мне ответил знакомый голос, я уже знал, что говорю с парнем, который нанимает летчиков для компании.

— У меня есть работа для вас, — сказал он. — Испытание новых самолетов для военного флота.

— Какого рода испытание? — осведомился я.

— Пикирующие полеты, — ответил он.

Я великолепно знал, что это такое. Десять тысяч футов [4] Один фут равен 0,305 метра. Прим. перев. вниз по прямой, только для того, чтобы узнать, выдержит ли самолет. Я слегка усомнился в том, что счастье мне улыбнулось.

— Какие самолеты? — спросил я. Мне хотелось думать, что работа не слишком рискованная.

Пикирующие полеты я делал раньше. В последний раз, шесть лет тому назад, мой самолет в таком пикирующем полете разбился вдребезги. Я живо вспомнил страшный треск отваливающихся крыльев. Вспомнил оглушительный удар, когда, во время внезапного крена, я стукнулся головой о доску с приборами. Вспомнил охватившую меня слабость и вялость перед потерей сознания. Я очнулся на несколько тысяч футов ниже. Путь для прыжка был свободен — мне грозили только падающие сверху обломки и стремительно бегущая на меня снизу земля. Я вспомнил внезапный толчок, когда мой парашют раскрылся и прекратилось долгое падение, — земля была пугающе близка. Я вспомнил, какими белыми и надежными показались мне на фоне синего неба волнистые складки парашюта, и как через секунду у меня бешено заколотилось сердце и захватило дыхание от страха, что крутящийся в воздухе остов самолета заденет парашют. Я вспомнил острое чувство облегчения, когда услышал, как обломки самолета ударились о землю, и пронизавшую меня мысль: «А что, если бы они меня задели?», когда мне потом сказали, как близок я был к этому в действительности.

— Бомбардировщик, пробный экземпляр, одноместный биплан с мотором в семьсот лошадиных сил, — сказал человек на другом конце телефонного провода. Это ободрило меня. Работа была не чересчур рискованной.

Я слышал незадолго до этого о летчике-испытателе, который был таким же «вольным стрелком», как и я. В его самолете сломался пропеллер и начисто вырвало мотор. Он благополучно спрыгнул с парашютом, но недостаточно затянул прыжок и его догнали обломки самолета. У этого летчика были сломаны обе ноги и рука. Как раз в это время он лежал в госпитале. Я знал, что он тоже промышлял пикирующими полетами.

Я поинтересовался, почему компания не использует кого-нибудь из своих людей: на заводе был штат отличных летчиков-испытателей.

— Что там неладно с вашими летчиками? — спросил я.

— Скажу вам откровенно, — был ответ, — что хотя мы и не ждем никаких неприятностей с этой машиной, потому что приняли все известные нам меры предосторожности, но никогда ничего нельзя сказать наверняка… Наш главный летчик-испытатель уже сделал семь пикирующих полетов. Нам кажется, что нельзя от человека требовать большего за его жалованье. Из остальных наших людей никто раньше не был на такой работе. Кроме того, зачем нам рисковать нашими людьми, если мы можем пригласить вольного стрелка?

Так вот в чем дело! А впрочем, почему бы им и не смотреть на вещи подобным образом?

Я подумал о том, что был уже давно в разлуке с семьей. Моя жена, полуторагодовалый сын и шестимесячная дочь все еще жили на ферме тестя, в Оклахоме. Я их отправил туда весной, чтобы быть уверенным, что они будут сыты летом. Вот, если бы заработать достаточно…

— Сколько вы заплатите? — спросил я.

— Тысячу пятьсот долларов, — ответил представитель компании. — Если работа займет больше десяти дней, мы будем сверх того платить вам по тридцать пять долларов в день. На время испытаний мы застрахуем вашу жизнь в пятнадцать тысяч долларов и обеспечим компенсацию в случае увечья. Разумеется, мы оплатим также ваши издержки. Итак, если вы еще свободны, если вам сопутствует удача, если вам двадцать один год… — дребезжал голос в телефонной трубке.

— Ладно, я еще свободен и мне сопутствует удача, — ответил я. — Но мне уже не двадцать один год. Мне уже тридцать. Я достаточно стар, чтобы быть разборчивее. Но я принимаю ваше предложение.

— Мы протелеграфируем вам, как только будет готов самолет, — сказал он и повесил трубку.

Я вернулся к компании за столом. Они все еще прихлебывали свой кофе, курили и разговаривали, надеясь на какую-нибудь случайную работу.

— У меня есть работа, — провозгласил я с сияющим видом.

— Какая работа? — спросили все в один голос.

— Пикирующие полеты на новых машинах для военного флота, — ответил я как можно более беззаботно.

— С чем тебя и поздравляем, — пропели они хором.

— Что ж, — огрызнулся я, — во всяком случае, мне не придется помирать зимой с голоду.

Товарищи стали шутить надо мной, я отшучивался. Они спрашивали, какие цветы я предпочитаю для своих похорон. Я спрашивал их, что их больше устроит, завтрак или обед, когда им придется зимой есть только по разу в день.

Немного погодя мое приподнятое в чаянии полутора тысяч долларов настроение упало, исчез и мой задор. Ведь я действительно мог разбиться!.. Может быть, как-нибудь удастся обойтись без этой работы?

Я вспомнил свой пикирующий полет шесть лет тому назад. Тогда было иначе. Я еще не представлял себе, что самолеты могут в воздухе распадаться на части. А теперь я знал, что это бывает. И знал, что это случалось. Но я говорил себе, что это случалось и может случиться с другими летчиками-испытателями, но не со мной…

Я вспомнил время, когда я в страхе просыпался по ночам, не сразу после катастрофы, а несколько месяцев спустя. У меня не было никаких кошмаров. Просто в моем подсознании с запозданьем действовал заторможенный механизм страха. До этого я был искренне убежден, что катастрофа не произвела на меня большого впечатления.

Я припомнил подсознательную боязнь чрезмерной — пусть и в пределах нормы — скорости, которая появилась у меня после этого. Я обычно не планировал круто и не давал газ при спуске. Несколько раз, когда я делал это, не следя за собой, я неожиданно ловил себя на том, что отвожу рычаг назад, чтобы убавить скорость.