Дмитрий Панин - Лубянка — Экибастуз. Лагерные записки

В условиях свирепствующего террора чекисты стремятся бросить в свое адское варево любого выделяющегося и потому потенциально опасного человека. Этому способствуют также зависть и обиды подчиненных, неизбежно возникающие из-за рабочих замечаний и требований.

Оперативно-чекистский отдел Вятлага пёк много лагерных дел и раньше. С начала же войны, во исполнение тайных инструкций и по собственной инициативе, чекисты придумали вереницу мелких и средних, по числу втянутых жертв, дел с обвинениями в пособничестве врагу, в антисоветской агитации и в повстанческих намерениях. Вместо пыток, избиений, «бессонных конвейеров», они стали морить людей голодом, доводить их до состояния прострации, убивать цынгой, дистрофией, пеллагрой… Изоляторы были переполнены, оттуда в лагерь почти не возвращались. В дьявольские лапы чекистов мог попасть каждый. Атмосфера террора была в несколько раз сильнее, чем даже в 1937-38 годах. Всякий, кто по своему служебному положению выделялся из общей толпы зэков, мог считать себя обреченным. Мы понимали это, но кто-то должен был тянуть воз и создавать условия, необходимые для существования заключенных. Во всяком случае, тогда многие из нас так думали.

Гениальный, оторванный от жизни одиночка может сделать очень много, и технические успехи как раз держатся на таких личностях, но общий стиль либо тянет показатели достижений вниз, либо не дает им должным образом подняться вверх. Поэтому советская система неизбежно отстает в своем развитии.

Как ни странно, но все пережитое, увиденное, услышанное еще не успело изменить моей старой установки: «работаю добросовестно, но думаю, как хочу», и лишь после лагерной тюрьмы я смог преобразовать эту формулу, запретив себе участвовать в решении крупных задач, способных укрепить террористический режим. Но в Вятлаге я еще не разобрался до конца и своими действиями способствовал поддержанию сталинизма.

Зимой первого года войны я добросовестно трудился и не задумывался над результатами своей деятельности. Будучи контрольным мастером, я подписывал туфтовые наряды. Но во всех достаточно ответственных случаях, когда принимал действительно выполненные работы, я «ловил микроны», то есть производил тщательные измерения микрометрами, индикаторами, миниметрами, штихмассами… вникал во все детали, добивался необходимых ремонтных размеров, чистоты обработки, заменяемости, подгонки и других показателей. Короче, был воплощенной требовательностью. Все это было необходимо, чтобы оградить мастерскую от нашествия ревизий. Жалобы на некачественные ремонт и изготовление изделий были опасны, так как иногда посылались также в оперчекистский отдел и служили материалом для обвинения во вредительстве. На выполнение своих обязанностей я затрачивал в среднем часа три в день. Инженерное дело я любил с малых лет, выбрал эту профессию по призванию и любовь эта не иссякла в течение всей моей жизни. Поэтому неудивительно, что когда с начала сорок второго года произошло чисто количественное увеличение питания, я постепенно начал втягиваться в интересовавшие меня инженерные работы.

Первое время я помогал Юрию в части самого конструирования. Но вскоре пришел приказ из управления, как всегда в то время срочный, о немедленном ремонте оборудования мастерской. Выбор, естественно, пал на меня, ибо порученный мне до этого участок работы, где я отвечал за качество изделий, требовал исправных станков. Таким образом, я стал «инженером по оборудованию», что соответствовало должности главного механика на нормальных предприятиях. Выбрав двух лучших слесарей в свое звено, я стал с ними определять степень сработанности станин, направляющих станков и шпинделей, устанавливая ремонтные размеры, величину расточки и и строжки в суппортах, задних бабках и клиньях. Я даже стал сам производить шабровку. Но тут мои друзья провели со мной «воспитательную беседу», запретив мне подменять слесарей. Доводы их были неотразимы: своим поведением я создавал недопустимый прецедент. Слишком много усилий было затрачено, чтобы доказать начальству важность и незаменимость инженерных знаний и опыта. Вследствие своей серости, они ненавидели «образованных», а в отношении осужденных по пятьдесят восьмой их действия отличались специальной направленностью. Они охотно свели бы всех инженеров до уровня простых рабочих. Такие попытки не раз делались. Инженеров снимали на общие работы и заменяли бытовиками и уголовниками. Но после этого, как правило, взрывались котлы, останавливались «отремонтированные» автомашины и тракторы, выходили из строя электростанции, наступал полный паралич производства — и инженеров возвращали на свое место. Поэтому нельзя было снижаться до уровня слесарей, необходимо было отстаивать условия работы инженера.

Нередко Борис, который время от времени заменял Жоржа, обращался ко мне, когда станки были незагружены, и я снабжал его чертежами и образцами, по которым станочники воспроизводили необходимые для ремонта оборудования детали: валы, зубчатые колеса, шкивы, шпиндели, крепёж… В целом за полгода мы очень неплохо отремонтировали станочный парк и даже часть станков, вывезенных из мастерской ББК. И вот, сам того не ведая, я подготовил возможность быстрого перевода нашей мастерской на выполнение военного заказа.

Инженер Линдберг был виноват не менее меня, так как сумел наладить в мастерской выпуск необходимых инструментов: свёрл, райберов, зенкеров, фрез, контрольно-измерительных пробок и скоб. В тех условиях это оказалось возможным потому, что кроме неплохих инженеров, были первоклассные станочники и слесари с лучших ленинградских, харьковских и других заводов. Так, мой слесарь Кондрат был с Харьковского электромеханического завода, старый многоопытный термист Савицкий — с Балтийского, а в распоряжении Линдберга были два токаря с Путиловского, один из которых, Зверев, был многократным повторником, то есть уже который раз отбывал срок за поддержку «рабочей оппозиции» Шляпникова в 1921 году.

Какой невыразимой ложью и издевательством смердит от саморекламы сталинской деспотии как «рабоче-крестьянской власти»! В тюрьмах и лагерях я тесно общался не менее, чем с сотней старых рабочих. Всех отличала ненависть к режиму, так как советская власть не только ограбила рабочих, превратив в полурабов, но еще и обесчестила, творя от их имени все свои гнусности и преступления.

Если бы Линдберг не наладил изготовление инструмента, а я не отремонтировал станочный парк, то приказ управления о наладке выпуска хвостовиков сухопутных мин повис бы в воздухе как невыполнимый. Точнее, если выпуск и начался бы, то не раньше чем через полгода-год.