Самуил Зархий - Наркомпуть Ф. Дзержинский

С заметным волнением Халатова рассказала, что случайно, открыв нижний ящик письменного стола сына, она обнаружила несколько носовых платков и полотенце с пятнами крови.

— Откуда кровь? Вы не спросили?

— Нет, Феликс Эдмундович. Он ни за что не скажет, чтобы не волновать меня. Я была в отчаянии, что делать? Кто\мне сможет помочь? И вот решила обратиться к вам…

— Правильно решили. Можете быть спокойны. Я приму все необходимые меры. Полагаю, что у него кровотечение из носа. Вероятно от переутомления. Помимо основной работы в НКПС, которая отнимает много времени, у него еще немало других нагрузок. Думаю, что и питается он неважно — не во время и всухомятку, недоедает, хоть и является председателем Нарпита, [24] Нарпит — государственная организация общественного питания. организует рабочие столовые, а также руководит Цекубу, [25] Цекубу — Центральная комиссия по улучшению быта ученых. которая кормит всех ученых.

— Боюсь, что он харкает кровью, — поделилась Халатова своими опасениями.

— Зачем предполагать худшее? — возразил Феликс Эдмундович, успокаивая мать. — Какие к этому основания? Но, если даже допустить, что это так, уверяю вас, что не страшно, если вовремя захватить болезнь. У меня самого несколько лет тому назад началось кровохаркание. Кто-то сразу же сообщил Владимиру Ильичу, который позвонил Стасовой и предложил решением ЦК обязать меня лечиться и уйти в отпуск. Все обошлось, и, как вы видите, я жив-здоров. Обещаю вам, что все необходимое будет сделано. И рабочий день я ему ограничу, и проверю, как выполняет предписания врачей. Когда он обычно приходит домой?

— Поздно ночью, — ответила Халатова. — И если бы я не ждала его, он ложился бы спать без ужина. Вваливается в дом предельно усталый и бывает, что спит, не раздеваясь.

― Это нехорошо, — заметил Дзержинский. — Ведь теперь не военное время и никакой нужды в этом нет.

— Извините меня, Феликс Эдмундович, — сказала Халатова, поднимаясь с места, — что побеспокоила вас.

Дзержинский встал, вышел из-за стола, подошел к Халатовой и дружески тепло коснулся ее плеча.

— Не волнуйтесь, Екатерина Герасимовна, все, что нужно, будет сделано. И добавил: — О нашем разговоре Артем Багратович знать не будет. Я умею хранить тайну.

Московский поезд медленно подошел к вокзалу. Дальше на юг поезда не шли. Сочи были последней станцией незаконченной строительством Черноморской дороги.

Председателя ГПУ встречал на перроне почетный караул чекистов. Выйдя из вагона, Дзержинский поздоровался с ними, а затем вместе с начальником Кавказского округа путей сообщения и начальником местного отделения ГПУ пошел вдоль платформы.

— Феликс Эдмундович! Вы хотели видеть Ливеровского, — сказал Марков. — Я его предупредил телеграммой. Вот он стоит около дежурного по станции. Александр Васильевич! — позвал он.

Пожилой железнодорожник в форменной тужурке и фуражке путейского инженера подошел к наркому и представился:

— Ливеровский, инспектор Кавказского округа.

— Знаю, знаю, Александр Васильевич, — сказал Дзержинский, обмениваясь с ним рукопожатием. Затем, улыбаясь, добавил: — Я весь ваш послужной список знаю — главный строитель великого Сибирского пути, затем в старом министерстве — начальник управления по сооружению железных дорог. Правильно?

— Правильно! — подтвердил Ливеровский.

— А вот как вас, известного строителя, ученого, угораздило стать министром Временного правительства — вот этого я не знаю.

— Я тоже никогда себе этого не представлял, — застенчиво ответил Ливеровский. — Дело случая…

— Какого случая?

— Меня хорошо знал Некрасов, профессор Технологического института. Я там преподавал. После свержения царизма Некрасов неожиданно стал министром путей сообщения. Ну и по знакомству, что ли, предложил мне пост товарища министра. Не знаю, кой черт дернул меня дать согласие и вот — сел не в свои сани. Потом пошла министерская чехарда. Временно назначили меня управляющим министерством. В это время вспыхнуло контрреволюционное восстание Корнилова. Пришлось мне тогда подналечь — руководил разборкой путей и стрелок на станциях Дно и Новосокольники, чтобы задержать продвижение корниловцев.

— А когда министром стали?

— 25 августа 1917 года Керенский на мою голову утвердил меня министром, а ровно через два месяца красногвардейцы после штурма Зимнего дворца вместе со всеми министрами Временного правительства арестовали и меня. Правда, недолго просидел я в Петропавловской крепости. Разобрались что к чему и выпустили.

— Видите, Советская власть благосклонно отнеслась к вам, строителю железных дорог и ученому. А вот, когда Елизаров, назначенный первым наркомом путей сообщения, предложил вам стать техническим руководителем транспорта, вы отказались.

— Я болел тогда ревматизмом и просил дать мне время, чтобы подлечиться в Мацесте. Елизаров разрешил.

— Однако болезнь ваша очень затянулась, — заметил Дзержинский и, улыбаясь, добавил: — Видимо, Александр Васильевич, вы не только ревматизмом страдали, но и недоверием к большевикам.

— Не скрою, что у меня были разные сомнения и колебания…

После короткой паузы нарком сказал Ливеровскому:

— Я вызвал вас, Александр Васильевич, вот зачем. Еду на юг отдыхать. Но хотел бы эту поездку использовать для дела и просил бы вас сопровождать меня до Сухума. Очень интересуюсь Черноморской линией, как она намечена, где проходит, в каком состоянии, каковы возможности ее достройки в ближайшие годы, какие примерно средства нужно в это дело вложить? Сможем ли мы — я и Сергей Дмитриевич — вместе с вами проехаться по намеченной трассе?

— Конечно, сможем! Пока идет рельсовый путь, прокатимся на дрезине, ну а дальше — автомобилем.

— Договорились. Завтра утром выедем. Подберите нужные материалы. Я вам дам полномочия вести предварительные переговоры с абхазским правительством. Нужно выяснить, какую помощь материалами и людьми может Абхазия оказать стройке, если HKJПC решит продлить Черноморскую дорогу до Сухума.

С горы на окраине Сухума, где находилась дача, в которой поселился Дзержинский, открывался чудесный вид на море. Солнце ярко сияло на безоблачном светло-голубом небе, но в эту осеннюю пору зноя не чувствовалось.

Одетый в белую косоворотку с расстегнутым воротником и серые полотняные брюки, в тапочках на босу ногу, Феликс Эдмундович сидел в саду у плетеного столика и писал. Время от времени он отрывался от письма, с видимым удовольствием глубоко вдыхал свежий морской воздух, напоенный ароматом южной растительности. Какая благодать кругом!