Илья Константиновский - Караджале

Нужно сказать, что отношения Караджале с «Жунимя», с ее высокими руководителями, в первую очередь с Титу Майореску, в последнее время как-то разладились. Титу Майореску все больше раздражал независимый темперамент Караджале, его манера держаться, его постоянные едкие шуточки и в конце концов даже его произведения, хотя, к чести того же Майореску, надо отметить, что в своих статьях он продолжал его защищать.

В общем, чем больше жизненного опыта приобретал Караджале, тем меньше он был склонен приносить кому-либо в жертву свои убеждения. Этот человек положительно не хотел считаться со своим временем. И оно платило ему тем же.

Многие из членов «Жунимя» уже считали драматурга пропащим человеком. Караджале реагировал на это в свойственной ему манере. Вот выдержка из письма, отправленного одному из ясских друзей:

«Ты подтверди им, что, потеряв все и оставшись в нищете, а также поняв, что впредь мне закрыт доступ на заседания «Жунимя», я застрелился. Какие они все сплетницы!»

Караджале раздражен и не скрывает своего отношения к «Жунимя» еще и потому, что никто не оказал ему помощи, когда он выставил свою кандидатуру в члены Театрального комитета. Членство это почетное, но кому же, как не Караджале, всю жизнь влюбленному в театр, состоять в комитете? Он мечтает об этом, как о большом фаворе. «Это важный шаг, — пишет он тому же другу, — имеющий огромное значение в моей жизни». Но никто, решительно никто не хочет его поддержать. Титу Майореску тоже «не желает, решительно не желает мне помочь».

Тем временем, это было весной 1888 года, в Бухаресте произошло важное политическое событие: правительство либералов, управлявшее страной в течение двенадцати лет, ушло в отставку, и бразды правления взяли на себя консерваторы — «жунимисты». В новом правительстве Титу Майореску занял пост министра культов и просвещения; театральные дела тоже подчинены этому ведомству. И у Караджале возникли новые надежды.

Теперь драматург мечтает уже не о Театральном комитете. Он чувствует себя вправе занять должность директора Национального театра. Разве все его пьесы не были впервые прочитаны и обсуждены в «Жунимя»? Разве его успехи не записывались в актив литературного, течения, возглавляемого Титу Майореску? У Караджале нет, конечно, никакого политического стажа в консервативной партии, и он часто писал в газетах, борющихся с консерваторами. Но разве он не посвятил всю свою жизнь румынскому театру? И кто лучше его, начавшего свой путь в будке суфлера и ставшего известным драматургом, знает все особенности театральной жизни, все ее нужды, все недостатки, все устремления? Караджале ждет от «жунимистов», пришедших к власти, не благодарности, не куска правительственного пирога, как многие другие, а официального признания своих заслуг перед румынским театром. И что для него еще важнее — возможности послужить ему не только в качестве драматурга. Он хочет принять на себя ответственность за судьбы театра. Он желает показать, чего может достигнуть «подходящий человек на подходящем месте».

Словом, у великого скептика, у трезвого, холодного, объективного исследователя общественной жизни, который с такой иронией высмеивал всяческие иллюзии, возникла очередная иллюзия.

В конце концов Караджале формально добился своей цели. Новый министр, конечно, и не помышлял о том, чтобы назначить его директором Национального театра.

Майореску оправдывал свое нежелание неверием в административные таланты Караджале. Он сдабривал свой отказ комплиментами художнику, который-де не должен заниматься канцелярской работой и вряд ли сможет поладить с буйным и нервозным актерским миром. Майореску не мог так просто нарушить многолетнюю традицию: должность директора Национального театра всегда была привилегией людей, принадлежавших к наиболее старым и почетным боярским семьям Румынии.

Друзья Караджале все же сломили сопротивление Титу Майореску. Существуют различные версии, называются разные имена людей, способствовавших назначению Караджале. Как бы там ни было, это назначение состоялось в конце июня 1888 года. И. Сукяну в своих мемуарах уверяет, что Караджале был назначен на высокую должность «вопреки воле боярина» (Титу Майореску). «Это стало вполне ясным позднее», — пишет И. Сукяну.

Позднее стало ясным, что в обществе, в котором жил Караджале, «подходящий человек на подходящем месте» отнюдь еще не является гарантией успеха дела. Может быть, даже наоборот. Назначение человека «без роду и племени» на высокую административную должность сразу же вызвало недовольство. Сколько оказалось вокруг ненавистников, сколько злобствующих, сколько бессовестных лжецов и фальсификаторов!

Новый директор был, однако, полон задора. Почувствовав атмосферу всеобщего недоброжелательства, он немедленно сочиняет полемическое письмо в газеты. Оно не было опубликовано. Но в минуты душевного гнева Караджале не знает отступления — он печатает и сам распространяет свое письмо, как листовку.

Странный и необычный документ! Новый директор не без иронии упоминает своих «почтенных» предшественников: «Многие задают вопрос: каковйг заслуги этого молодого человека незнатного происхождения, предназначающие его на место, занимаемое прежде такими почтенными и знатными людьми, как Ион Гика, Гр. К. Кантакузино и К. И. Станческу?» И Караджале перечисляет свои заслуги — свои пьесы, свое знание театра и музыки и свое несомненное качество… единственного румынского драматурга, которого однажды освистали на премьере. «И какие это были свистки!..

Я слышу их до сих пор… С того времени я обхожу улицы, по которым идут трамваи».

Кратко обрисовав затем тяжелое положение театра, новый директор заявляет: «Пусть меня критикуют после того, как я приступлю к работе, пусть критикует, кто хочет; но пусть оставят меня в покое, пока я не приступил к делу».

В этом уникальном манифесте, выпущенном 22 августа 1888 года, содержится и программа нового директора. Он собирается навести порядок всюду, где раньше царили анархия и произвол. Намечая свои мероприятия по оздоровлению театра, он, между прочим, обещает, что будет приходить на работу первым и уходить последним.

Надо отдать ему справедливость — он выполнил свои обещания. Человек, которого считали беззаботным краснобаем, оказался строгим и умелым администратором. Он вникал во все мелочи и изменил атмосферу в театре. Проведенные им реформы уже сами по себе характеризуют тогдашнее положение дел. Он устанавливает точное время начала спектаклей и вешает в вестибюле часы — после поднятия занавеса доступ в зал прекращается. Он вводит правило тушить свет в зале, раньше этого не делалось, и публика имела возможность и во время представления разглядывать ложи и развлекаться беседами, как в антракте. Затем новый директор осуществляет еще одно неслыханное мероприятие: отмену пропусков и бесплатных контрамарок для прессы.