Илья Константиновский - Караджале

Есть еще и другая важная черта, отличающая директора «Мофтул ромын» не только от начинающего литератора, сотрудника «Колючки» и «Каплуна», но и от автора «Бурной ночи» и «Потерянного письма». За последние годы Караджале сблизился с социалистами. По мере охлаждения отношений с «Жунимя» все более тесная дружба связывает его с Доброджану Геря. В товарищи для издания новой газеты он взял журналиста Антона Бакалбаша, известного своим участием в социалистическом движении.

В 1893 году была основана социал-демократическая партия рабочих Румынии. Идеалы нового политического движения были понятны и близки Караджале. Он старался помочь новому движению, выступая с лекциями в бухарестском Рабочем клубе. Сохранился газетный отчет о такой лекции. Она называлась: «Об уме и глупости».

8 ней шла речь о природном уме рабочих людей, не имеющих образования, и глупости некоторых обладателей высоких университетских званий. Караджале, разумеется, не отрицает образование — он требует, чтобы оно стало доступным и для простых людей.

Он не был социалистом. И газета «Мофтул ромын» не была социалистической: редакция много раз подчеркивала свою независимость от всех партийных программ. Но вот наступает 1 мая 1893 года, и в юмористическом листке появляется весьма серьезная политическая передовая «Первое мая». Литературоведы и историки литературы спорили о том, принадлежит ли эта статья перу Караджале, или была написана кем-то другим. Ясно, однако, что, даже если ее не писал директор газеты, она все же отражала и его взгляды. В статье говорилось:

«Сегодня в парке Чишмиджиу собираются рабочие, чтобы отпраздновать свой день, день труда и борьбы за свои классовые интересы. Можно ли шутить над этими тысячами людей, собирающимися там в едином порыве, схваченными единым глубоким убеждением и благородным стремлением создания иного мира, с иными порядками, иными чаяниями и иной моралью?.. Между людьми, собирающимися сегодня в Чишмиджиу, и нашей газетой есть нечто общее: и мы и они боремся за лучшие, справедливые и светлые времена. Рабочие избрали путь организации и политической борьбы, мы — иронию и язвительную шутку по адресу всех мофтанжий — бездельников и свистунов, управляющих миром. То, что мы разрушаем, лежит в той же плоскости с тем, что пытаются разрушить и они. Поэтому мы приветствуем рабочих, собравшихся в Чишмиджиу, со всей любовью, которую заслужил класс, страдающий веками от ужасных и вздорных порядков, порождающих кровь и слезы».

И все же было бы грубой ошибкой видеть в Караджале социалиста. Для того чтобы стать социалистом, ему не хватает веры в возможность разумного устройства мира. Он верит только в нравственное самоисправление, верит в силу иронии и шутки. Иногда его охватывает ненависть. Иногда он весь насыщен горечью и раздражением. Но эти минуты проходят. Остается едкая мудрость сатиры. Однако он хорошо понимает тех, кто не хочет ограничиться словами и высказывает симпатии даже анархистам. Но сам он не верит в насилие. Он верит во власть слова, шутки, смеха.

Газета «Румынский вздор» просуществовала до 30 июня 1893 года. После сорока номеров средств на продолжение издания не хватило. Номера эти не похожи ни на одну из юмористических публикаций времени. А надо сказать, что их было великое множество. Все они использовались для сведения счетов между правящими партиями. Стиль и даже названия этих публикаций вполне соответствовали их задаче: «Бомба», «Бич», «Перец», «Ха-ха-ха»…

«Румынский вздор» выглядит иначе. Вот как отвечала редакция на упреки читателей, которые находили, что газета недостаточно смешна:

«…но мы ведь и не хотим тебя смешить, гражданин! «Мофтул» совсем не юмористическая газета в стиле «Веселости», «Колючки» или невесть какого другого листка. «Мофтул» сатирический и литературный листок. «Мофтул» может быть даже нежным».

В другой статье «Мофтул» перед лицом общественного мнения», написанной рукой Караджале, редакция так определяет свою программу:

«Нас критикуют: то мы недостаточно серьезны, то недостаточно смешны; то мы издеваемся над родиной, высокими идеалами и т. п., издеваемся будто бы даже над мертвыми; мы будто бы настоящее несчастье для молодого поколения, некий социальный вирус, порнографическая газета, которая заслуживает, чтобы ее закрыли полицейским указом; никто не может взять нашу газету в руки без щипцов».

Караджале на это отвечает:

«Мы не насмехались над мертвыми, боже упаси! Мы только высмеивали чепуху, которую городили живые в похоронных оказиях. Мы не издевались над Румынией и ромынизмом, слова, которые произносятся и пишутся с одним «р», а над ррромынизмом и над Рррумынией (с тремя ррр!), не над несчастным народом, а над наррродом, иногда и над «боборром», как произносят «осерчавшие» и охрипшие рррумыны это слово».

Шовинизм, национальная ограниченность и националистическое чванство, грубость, крикливость и невежество крайнего национализма, его ненависть ко всему чужеродному — главная тема «Румынского вздора». Большинство статей, фельетонов и заметок, иронизирующих над национализмом, принадлежат перу Караджале. А сколько он мимоходом написал на ту же тему, редактируя и поправляя материалы других сотрудников. Перечитывая их сегодня, удивляешься не только той страсти, с которой Караджале выступал против крайнего национализма, но и его прозорливости и глубокому пониманию этого явления. Пародируя шовинистов, Караджале сформулировал все основные «афоризмы» румынских апологетов фашизма еще за несколько десятилетий до того, как он появился на политической арене.

Журналистика, даже за свой счет и риск, как издание «Румынского вздора», не была прибыльным занятием. В середине 1893 года Караджале вынужден от этого отказаться. Не было таким занятием и издание собственных сочинений — две книги прозы, опубликованные в 1892 году, сборник новелл «Грех» и сборник статей и коротких рассказов «Заметки и зарисовки» принесли автору ничтожный гонорар. То же самое произошло с изданием его комедий. Что же делать дальше?

Выбор для человека, не имеющего денег, невелик: можно, например, снова поискать службу. Но Караджале ненавидит канцелярщину, и он неожиданно обращает свой взор к другого рода деятельности, о которой никогда раньше не думал: коммерческой. Разве его предки, которых он часто вспоминал с подчеркнутым вызовом, не были торговцами бакалеей?

Начинается новый этап в его жизни, который многим казался скандальным. Но его самого это меньше всего беспокоит, ибо он стремится к эксцессу. Он давно превратил свое душевное бедствие в еще один предлог для «игры». И свою гордость, свое честолюбие, свои буйные чувства и даже свою меланхолию.