Сергей Мавроди - Тюремные дневники, или Письма к жене

В камере меня сразу же покормили, вскипятили чай… Вообще, отношение самое трогательное. Из карцера ведь человек вернулся! В зоне, говорят, если человек возвращается из карцера, «пацаны сразу же дают ему все новое (белье, одежду) и накрывают поляну». Ведь «человек страдал».

Только-только поели, как с грохотом открывается кормушка (специальное окошко в двери камеры) и вызывают моего соседа по шконке Витю курганского. «С вещами! На сборы — 5 минут!» Общий шок.

Ведь «с вещами» — это значит, в другую камеру или вообще в другую тюрьму. Сразу же начинаются лихорадочные сборы. Вещи, продукты на дорогу и пр., и пр. Времени в обрез! Ровно через пять минут кормушка открывается снова. «Руки!» — «Старшой, да я же еще не собрался!» — «Руки давай!» Щелкают наручники.

(У Вити в личном деле три креста. «Склонность к побегу.

Склонность к нападению на администрацию. Склонность к суициду».

Любые передвижения внутри тюрьмы — только в наручниках. Кстати, я его в свое время спросил: «А склонность к нападению на сокамерников?

Почему такого пункта нет?» — «Потому что это никого не волнует».)

— Как же я в наручниках собираться буду?

— Живей давай! И вещи начинай в коридор выносить!

Витю уводят. Настроение у всех самое подавленное. Как будто потеряли близкого человека. Да, в сущности, так оно и есть. Однако минут через десять Витя вдруг совершенно неожиданно возвращается.

Оказывается, его просто вывели в коридор, обшмонали все вещи и потом без всяких объяснений вернули обратно в камеру. Зачем? Почему? — Ничего не понятно. Тюрьма.

На радостях снова садимся пить чай. Дверь камеры опять с лязгом открывается. «На выход! Все выходят из камеры!»

Общий шмон. Да что тут, блядь, у них происходит?

Вечером беру очередные уроки тюремной жизни. Лексикон, так сказать, расширяю.

«Дубок» — стол в камере с лавками по бокам.

«Стопаря выписать» — осадить человека, поставить его на место.

«Ты стопаря выпиши!» — остынь, успокойся.

Рассказываю заодно про карцер. Про Свету, Леху, Ромку-бандита и прочих колоритных персонажах. «Да! Тут в тюрьме такие клоуны попадаются!.. Белочка, к примеру, заедет… Он, если три дня не пьет, у него белая горячка начинается. Глюки. Пауков начинает по стенам ловить. На общаке еще и не такого насмотришься!»

Будем, однако, надеяться, что до «общака» дело у меня все-таки не дойдет… Хотя и интересно было бы посмотреть.

Только что вернулся с суда. Из камеры вывели в шесть утра. За все это время маковой росинки во рту не было! Удивительное состояние!

Чувства переполняют душу… Просто рвутся наружу! Существуют ли в целом мире слова, чтобы их выразить? Наверное, существуют… Только я их не знаю… А ведь просил же, блядь, в свое время купить мне «Большой словарь русского мата»! «Не можем найти!.. не можем найти!..» Искать лучше надо было!! Пидорасы!

В общем, так. Из камеры, повторяю, вывели в шесть утра.

Происходит это следующим образом. Накануне ночью (где-то в час или в два) «заказывают на суд». Стучат металлическим ключом в дверь камеры и выкрикивают фамилии тех, кому завтра (собственно, уже сегодня) ехать на суд. Например: «Иванов есть?» — «Да, есть!» — «На суд». — «К каким?» — «К шести».

Т.е. предупреждают, чтобы человек к указанному времени уже собрался и был готов. В шесть утра дверь камеры открывается и ты сразу же выходишь, уже одетый и со всеми своими бумагами. Из нашей хаты на суд в тот день ехало двое. Я и еще один. Тот самый старик-цыган, о котором я тебе раньше уже писал. Учитель Махмута Эсамбаева, народный артист СССР и пр., и пр. Статья: «наркотики».

Тюремное погоняло: «Цыган». Накануне прокурор запросил ему семь лет, а сегодня он ехал за приговором. Заказали нас почему-то не на шесть, как обычно, а на «начало шестого». Так что уже с пяти часов утра мы сидели полностью одетые и ждали вызова. Вызвали, естественно, как обычно, в шесть…

Итак, камера открывается, охранник выкрикивает фамилию. «Иванов!»

Выходишь из камеры. «Имя-отчество?» — «Иван Иванович». — «Год рождения?» — «Семидесятый». — «За мной».

По пути вниз (к выходу из тюрьмы) охранник забирает заключенных и из других камер. Так что на первый этап он приводит уже человек двадцать.

Всех нас заводят в огромную клетку, где уже и так стоит целая толпа. Время от времени охранники подводят все новые партии. В конце концов, клетка забивается почти до отказа. Стоим, ждем. Полчаса… час… Часа через полтора начинают выкрикивать фамилии. Процедура та же, что и при выводе из камеры. Выходишь из клетки, подходишь к охраннику, называешь имя-фамилию и год рождения и отходишь в сторону. Набрав человек тридцать, охранник командует: «Пошли!». И всех нас куда-то ведут.

Как вскоре выясняется — на сборку. Сборка — это прокуренная, холодная и грязная длинная камера с заплеванным полом. С одной стороны — окно с «ресничками», с другой — неописуемо грязный туалет с таким же кошмарным умывальником. Вдоль стен — длинные деревянные лавки. Над ними — такие же длинные железные полки. Вероятно, для вещей. Причем, полки почему-то находятся так низко, что, выпрямившись, сидеть нельзя. Только наклонившись вперед.

Ладно, рассаживаемся. Мест, слава Богу, пока хватает. Все сразу же начинают курить и сплевывать на пол. Камера мгновенно наполняется едким табачным дымом. Охранники, между тем, постоянно заводят все новых и новых. На всех мест уже не хватает, многим приходится стоять. Наконец, все вроде успокаивается. Да и заводить-то, собственно, уже некуда. Камера переполнена. Начинается бесконечное ожидание. Чтобы убить время, пытаюсь читать, но читается плохо.

Трудно сосредоточиться. Обстановка не та, да и разговаривают все кругом. От нечего делать прислушиваюсь.

— Жадный он — пиздец! Загнали ему кабана (передачу) — сахар, там, сухари… Так он сразу все к себе наверх утащил и спрятал. Спустится, чаю с сухарями попьет — и опять наверх. Минут через двадцать опять спустится. И так всю ночь. Я ему говорю: «Васек! Дай сахарку — чайку попить!» — «Не имею возможности». — «Васек! Сушнячку (сухарей) дай!» — «Не имею возможности». Чудовище!

— Камера большая, люди разные, некоторые не понимают. Объясняешь ему: «Ты не газуй! В людской хате живешь!» Было, скажем, у нас два электрических чайника — один спалился. Брали воду кипятить и убрать забыли! Другие в баню идти отказываются. Силой выгонять приходится!

— Прикинь, судья у меня уже и грев взяла, и все такое… Нагонит (выпустит) теперь, я думаю? Да?

— А может, по минимуму даст.

— Ну, нет! По минимуму я не согласен.

Постепенно разговоры стихают. Многие начинают дремать. Часов где-то в одиннадцать начинается какое-то движение. Слышим, как вызывают людей из соседних сборок (наша, судя по всему, далеко не единственная). Вскоре доходит очередь и до нас. Дверь камеры открывается, начинают выкрикивать фамилии. Человек шесть-семь забирают, после чего дверь снова захлопывается. Минут через пять все повторяется: выводят следующую партию. Выясняется, что забирают «по судам». Т. е. сначала, скажем, Преображенский суд, потом Измайловский и т. д. Делают это, судя по всему, просто по территориальному признаку, чтобы удобнее развозить было. Меня вызывают одним из последних. На сборке к этому моменту уже почти никого не остается.