Лев Понтрягин - Жизнеописание Л. С. Понтрягина, математика, составленное им самим

Мать отправила отцу за время войны несколько десятков посылок, и почти все они дошли до него. Переписка между нею и отцом продолжалась всю войну.

Отношение немцев к русским военнопленным не было таким зверским, как в последнюю мировую войну, и они жили там в сравнительном благополучии. Возвращаясь из плена в 18-м году, отец привёз в Россию большое количество продовольствия, которое нам очень пригодилось, так как это было в разгар революции.

До начала войны наша семья — отец, мать и я — вела довольно благополучное материальное существование. Отец, счетовод, получал 120 рублей в месяц, а мать, портниха, принимала заказы на дом и также имела заработок. Родители снимали небольшую трёхкомнатную квартиру, находившуюся, правда, в плохом дворе. Там находилась металлическая мастерская, так что целый день стоял грохот молотков по металлу. Одна из трёх комнат сдавалась двум студентам. Квартирная плата составляла 40 рублей в месяц, и платить её было нелегко. Всё же родители не нуждались в деньгах и даже делали сбережения, для того чтобы в дальнейшем дать мне образование. К 1917 году было накоплено 3000 рублей. По тем временам это приличная сумма. В революцию все эти деньги «лопнули», как говорила моя мама.

Люди нашего социального слоя в те времена не ездили на юг и не снимали дачи. Вместо этого моя мать проводила со мной лето у своих родственников в деревне в Ярославской губернии или же у родственников отца в маленьком городке Трубчевске Орловской губернии. Именно в Трубчевске нас и застало начало войны 1914 года и телеграмма о том, что отец мобилизован. Так что мы с матерью сразу же отправились домой в Москву.

Лишившись заработка отца, мы с матерью начали уже вполне бедное существование. Была сдана вторая комната. Мы остались в одной, проходной. Материальное положение ухудшалось также и благодаря войне. Началась разруха; трудно было купить молоко. Для того чтобы его получить, женщины становились с вечера в очередь, а утром получали молоко. Гигантские очереди стояли за талонами на мясо. По мере того как шла война, продовольственное положение ухудшалось. Оно и послужило, как тогда считали, основным толчком для революции.

Но после того как произошла революция и началась гражданская война, наступила уже полная разруха и голод. Я помню, что в течение нескольких лет мы питались в основном отвратительной мороженой картошкой, которая многократно мёрзла и оттаивала, кониной и пшённой кашей. Такой отвратительной картошки, какую мы ели во время революции, я больше не встречал. Конины также. А вот пшённая каша была и после революции. Но она вызвала во время революции у меня такое отвращение, что я смог её начать есть опять с большим удовольствием лишь после Второй мировой войны.

Я не помню, чтобы родители как-либо воспитывали меня. Меня не обучали ни музыке, ни иностранным языкам, а своё время я проводил в значительной части на улице, на своём и соседнем дворах, где играл со своими сверстниками. Среди игр были и прятки, и мяч, и городки, и многие другие игры. Я лазил по всем доступным мне крышам и заборам. Помню, что многие игры происходили на каком-то дворе, где были сложены огромные кипы хлопка, и мы лазили между ними, вероятно рискуя жизнью, так как одна такая кипа хлопка могла бы раздавить ребёнка.

Уже когда началась война в 1914 г., я один год провёл в детском саду. Это был, по-видимому, частный садик, платный. О нём у меня сохранились хорошие воспоминания. Из очень простых материалов мы изготавливали игрушки, например, из спичечных коробок делался хороший письменный стол с выдвижными ящиками. Плелись коврики из специально предназначенной для этого бумаги. Вынув из яйца его содержимое, скорлупку обклеивали крупой и затем красили какой-нибудь краской. Лето 1915 г. я провёл в какой-то очень хорошей детской колонии, не знаю, как туда попал. Там занимались нашим воспитанием и уделяли детям много внимания.

В 1916 году я поступил в школу. До революции существовало три вида полноценных средних школ. Это гимназия, реальное училище и коммерческое училище. Гимназии имели выраженный гуманитарный уклон, реальные училища — естественнонаучный, а коммерческие готовили бизнесменов для России. Но учиться в этих школах было дорого, и мать отдала меня в городскую школу для бедных. Обучение там было четырёхлетнее, иностранные языки не изучались. В этой школе я спокойно проучился только один год, а на второй год уже началась революция. Мы принимали в ней участие в форме игры. Дети разделились на партии: часть была за большевиков, часть — против них. За большевиков было меньшинство, я был против большевиков. В 1918 г. в России была введена единая трудовая шкода с девятилетним обучением. В такой школе я и начал учиться с третьего класса, а начиная с пятого перешёл в другую аналогичную школу, которую закончил в 1925 г. В городском училище нас обучали арифметике, чтению, письму. Арифметика давалась мне легко, а чтение и письмо — плохо. Можно считать, что уже тогда проявились мои математические склонности.

Перед войной отец мой работал на небольшой обувной фабрике, владелец которой — Левитин был давний его знакомый. После ухода отца на фронт знакомство наше с семьей Левитиных продолжалось. Я бывал там часто в гостях, так как дочка Левитина была моя сверстница, она лишь на год младше меня. Там я познакомился с жизнью богатой еврейской семьи, а также с работой фабрики. Помню, что отдельные станки там приводились в движение не электрическими моторами, благодаря чему остановка отдельного станка достигается очень просто — отключением мотора. Все станки приводились в движение одним-единственным дизельным двигателем при помощи ременных передач. Для остановки станка нужно было сдвинуть ременную передачу с одного колеса на другое, холостое. Мне запомнились эти подробности, так как уже тогда я интересовался техникой.

Левитин, так же как и мой дед, ранее был сапожником, позже стал фабрикантом. Он поставлял русской армии солдатские сапоги и был уличён в том, что выдававшуюся ему казной хорошую подошвенную кожу заменял картоном. Ему пригрозили расстрелом, если он не прекратит своё мошенничество. Об этом говорили в семье Левитиных, не думая о том, что я всё уже понимаю и запоминаю.

Вернувшись из плена, мой отец поступил работать на небольшой металлургический завод «Серп и молот». Я часто ходил туда, и, хотя завод в то время почти не работал, всё-таки было довольно много интересного, что можно было посмотреть. Я наблюдал за работой прокатного станка, гвоздильного цеха и огромного электрического магнита, который стаскивал к прессу железный лом, а потом тащил и складывал в кучу большие спрессованные параллелепипеды из железного лома. Всё это было очень интересно для меня. Мои игрушки также были технические. Конечно, они не покупались, а я изготовлял и добывал их сам. Из какой-то заброшенной мастерской я принёс электромотор от вентилятора, который доставил мне большое удовольствие. Вольтова дуга, которую я сам устроил, также была очень интересной игрушкой. При помощи её я устроил «Волшебный фонарь», позволяющий изображать непрозрачные картинки на стене, для чего нужен очень сильный свет. Та же вольтова дуга служила мне как плавильная печь для медной проволоки и стекла.