Михаил Водопьянов - Небо начинается с земли. Страницы жизни

Между тем Ненецкий национальный округ не такой уж маленький. Он даже больше некоторых европейских государств и тянется с востока на запад целых девятьсот километров. Поэтому-то здесь и была так важна авиация.

Дорог здесь в те времена почти не было. Люди тратили недели, чтобы добраться из одного населенного пункта в другой на оленях или собаках. Между отдельными пунктами связь существовала только четыре месяца в году, когда тундру сковывал сильный мороз. С апреля по ноябрь люди были отрезаны от мира.

И вот в такой край дали назначение советским летчикам. Они знали, что тундра, над которой им предстоит летать, населена людьми, долгие годы терпевшими от царского правительства тягостные унижения. Ненцев презрительно называли обидными кличками: «самоеды», «дикие»… Никому не было дела до того, как живет этот народ. В разбросанных по тундре стойбищах жили отважные охотники, рыбаки, оленеводы, искусные резчики по кости. К ним наезжали только алчные купцы, чтобы за бесценок выманить дорогие меха, замечательные изделия из моржовой кости.

В тундру не приезжали ни врач, ни учитель. Ненецкие чумы обогревались кострами. Эти дымные, грязные жилища кишели насекомыми.

Советская власть стала поднимать народ к новой жизни.

Летчики, которые должны были первыми служить ненецкому населению, отлично понимали, что им придется не только летать, но и нести на крыльях своих самолетов новую жизнь.

Казалось бы, что особенного – доставить в какой-нибудь населенный пункт почту или привезти врача! Летчики гражданской авиации, выполняющие эту работу, зовут себя в шутку просто «извозчиками».

Однако в тундре и почта и врач были происшествиями огромной важности, а появление самолета – просто историческим событием.

Первое время Клибанову и Сущинскому пришлось перенести немало трудностей – сказалось незнание северных условий. В тундре, например, было совершенно непригодным летное обмундирование. Но это было легко исправить: они быстро перешли на ненецкую национальную одежду – влезли в меховые малицы, брюки и пимы.

В первую очередь решено было проложить трассу из Нарьян-Мара в Пешу. До сих пор здесь никто еще не летал. Решили вылететь сразу на двух самолетах У-2, чтобы, в случае чего, оказать друг другу помощь. Тут в дело ввязалось маленькое «но»: самолета два, летчика два, а бортмеханик один! Естественно, что справиться ему трудно. Ангара нет, маслогрейки нет и вообще, кроме огромного желания поскорее открыть первую линию Нарьян-Мар – Пеша, ничего нет.

Начали запускать моторы. Механик запустит один мотор и займется другим. В то время первый остановится. Бросится к первому – остынет второй. А январский день маленький: не успеешь оглянуться – уже темно.

Три дня бились, так ничего и не добились. Решили, что первым вылетит тот, чей мотор раньше запустится, а бортмеханик, наладив другой самолет, пойдет со вторым летчиком вдогонку.

Первым в воздух ушел Сущинский. Скоро он попал в плохую погоду и вернулся предупредить товарищей, чтобы они не вылетали. Но было уже поздно – Клибанов улетел.

Клибанов вместе с механиком некоторое время шел вдоль реки Печоры и скоро вышел в тундру. «Так вот она какая! – думал он. – Ровно. Снег. Сплошная посадочная площадка, но никаких признаков жизни. Уж лучше такой посадочной площадкой не пользоваться!» Но вышло иначе.

Появилась дымка, видимость настолько ухудшилась, что пришлось идти по приборам. Вдруг самолет сильно подбросило – начался шквал. Вокруг ничего не видно, лететь невозможно. Отказал указатель скорости. Кое-как удалось сесть. Сели крепко: четверо суток крутила такая пурга, что кругом было темно. Ветер так рвал, что угрожал поломать самолет. Мороз стоял сорок восемь градусов.

В эти дни «куропачьего чума» сказалась вся неопытность новичков. Аварийный паек состоял из трех плиток шоколада и двух пачек печенья. Четверо суток, не вылезая из самолета, питались этим пайком.

На пятые сутки, когда пурга наконец утихла, «пленники» с трудом вылезли из занесенной снегом машины. Тут выявилось новое упущение: забыли лыжи. А без них по глубокому снегу не сделаешь и шагу.

Кругом летали куропатки, но не было ружей – пришлось оставаться голодными. Кустарник не желал загораться, хотя в чумах у ненцев он прекрасно горел.

Мороз стал несколько мягче – градусов двадцать пять, но летчики не чувствовали облегчения. Пробовали и в самолете сидеть, и под самолетом, и рыли яму в снегу – все равно было холодно.

Спас их вылетевший на розыски Сущинский. Вернулись в Нарьян-Мар, и началось все сначала.

Второй рейс был удачнее. Когда самолеты приземлились в Пеше, там поднялся страшный переполох. Все население выбежало навстречу воздушным гостям.

Люди, видевшие самолет впервые, не верили, что летчики прилетели из Нарьян-Мара за два часа сорок минут.

Какое было ликование, какой восторг!

В дальнейшем Сущинский и Клибанов так наловчились летать, что вынужденная посадка, даже в плохую погоду, считалась позором.

Мне тоже много приходилось летать в этих местах, и я хорошо понимал, какие трудности испытывали пионеры Севера. Но зато как приятно летать над тундрой в хорошую погоду! Смотришь вниз – и кажется, будто летишь над облаками. Внизу изредка мелькают чумы.

Ненцы-оленеводы при звуке мотора выходят посмотреть на самолет. Стоит же только сесть близ чума, как попадаешь во власть гостеприимных хозяев. Они прямо-таки не знают, как лучше принять дорогих гостей.

Ненцы очень любознательны. Их страшно интересовало, например, почему самолет тяжелый, а летает. И вот, сидя с мозговой костью в руках, растолковываешь им теорию авиации и прочие премудрости. Среди молодежи уже немало желающих пойти учиться на пилотов и техников. Сейчас на Севере появилось много летчиков и механиков.

Управление Гражданского воздушного флота поручило летчику Скородумову доставить в Москву начальника экспедиции с острова Вайгач. Дело было в апреле. Оба участника перелета – и лётчик и бортмеханик – имели весьма смутное представление о том, как нужно летать на Севере. Из Москвы они благополучно долетели до Архангельска, затем до Усть-Цильмы. Все шло хорошо. В Архангельске опытные люди посоветовали им взять на борт радиста, что они и сделали.

Оставалось лететь всего восемьсот километров. Запас бензина был на полторы тысячи километров. Перед последним этапом перелета, в Усть-Цильме, устроили совещание экипажа. лётчик настаивал на том, чтобы максимально разгрузить машину. Однако запасного бензина он лишаться не хотел. В воздухе было всего три градуса мороза. Это подсказывало «опытным полярникам» решение: чтобы облегчить машину, они выгрузили в Усть-Цильме все свое полярное обмундирование. Машина оставалась тяжелой. Тогда подсчитали: «До Вайгача всего восемьсот километров. Сегодня будем на месте, переночуем, а завтра вернемся обратно» и… оставили на аэродроме свой месячный запас продовольствия.