Михаил Водопьянов - Небо начинается с земли. Страницы жизни

Самолет Поликарпова больше десяти лет верой и правдой служил в боевом и мирном небе Родины. Р-5 – пример редкого в авиации долголетия.

В первые дни боев с белофиннами я пришел к наркому обороны.

– Разрешите мне выполнить свой долг, – попросил я Климента Ефремовича.

В кабинете наркома сидел черноволосый, молодой еще человек с удивительно мягкой улыбкой на очень красивом, энергичном лице. Рядом с его стулом стояли костыли. Я догадался, что это – недавно назначенный командующий Военно-Воздушными Силами, командарм второго ранга Смушкевич.

– Как вы думаете, Яков Владимирович, – обратился к нему Ворошилов, – пустить Водопьянова на фронт или не пустить?

– Обязательно пустить, – серьезно сказал Смушкевич. – Нам там полярные летчики будут очень нужны…

Нарком направил мой экипаж в Петрозаводск, в распоряжение командующего армией.

– Мы с вами там встретимся, – сказал Смушкевич, пожимая мне руку. – Желаю боевой удачи!

По распоряжению Смушкевича по пути на фронт я залетел в авиационную часть и установил на своем ТБ-3 бомбодержатели. Командир части откомандировал с нами двух стрелков и специалистов по вооружению.

В Петрозаводск мы прилетели во всеоружии. На аэродроме летчики и механики обступили наш самолет. Увидев бомбодержателя на ярко-оранжевой машине, они с удивлением спросили, не думаем ли мы совершать на ней боевые полеты.

– Да вас на такой «корове» сразу же собьют, – уверенно заявил командир полка. – Какова скорость вашего самолета?

– Сто семьдесят километров.

Все рассмеялись.

– Да… далеко на нем не уедешь! Больно неповоротлив, да и приметен. Разве только ночью…

– Ночью так ночью, – покорно сказал я.

Но лишь на словах было легко смириться. На другой день на рассвете все самолеты пошли на боевые задания. Они возвращались, нагружались бомбами и летели вновь. Боевая жизнь была в полном разгаре. А мы сидели на аэродроме.

– Товарищ командир! Мы что – прилетели сюда смотреть, как другие бомбят? Бомбы подвешены, моторы в полной готовности!

– Полетим ночью, – ответил я.

– Ночью мы и так полетим, – упорствовали мои ребята. – Давайте днем!

Мне и самому не терпелось полететь.

– Хорошо! Заводите моторы, а я пойду на командный пункт, получу боевое задание.

После этого путей к отступлению у меня не было.

Откуда взялось красноречие, сам не знаю, но командира я уговорил. Через час наш самолет был в воздухе.

Дополнительная нагрузка изменила летные качества машины: скорость упала до ста пятидесяти километров, высота также набиралась медленно. Но бомб мы взяли много.

Пролетаем линию фронта. День ясный, впереди виднеется цель.

На маленькой станции груда какого-то имущества, покрытая брезентом. Одна за другой посыпались на брезент наши бомбы. Что там творилось! Все белое стало черным. Несколько бомб упало прямо на железнодорожное полотно. Оказалось, что, разбив линию, мы отрезали путь к отступлению финского бронепоезда.

Потом мы наловчились: стали делать по два вылета в день.

Однажды командир части получил задание разбомбить укрепление врага.

– Хорошо бы, – обратился он ко мне, – слетать раза два на вашем самолете и сбросить тонн десять взрывчатки.

Я вспомнил, как он обозвал мою машину «коровой», и говорю:

– Летите со мной. Места вы знаете хорошо. И результат бомбежки увидите сами.

– С удовольствием.

– Только, – говорю, – мы будем летать на «корове», как бы чего не вышло.

Он посмотрел на меня и улыбнулся.

Через час полетели. Задачу выполнили, но нас сильно обстреляли, привезли несколько пробоин.

Пошли во второй раз, поднялись выше облаков, в их разрывах сравнительно легко нашли цель. Груз лег там, где ему полагалось. Стал я разворачивать машину, чтобы идти обратно, смотрю – со стороны Финляндии с бешеной скоростью приближаются два истребителя. Стрелки приготовились к встрече. Я ушел в облака. Лечу по приборам, ныряя из одного облака в другое. Прошло с четверть часа. «Ну, думаю, отстали». Вылезаю из облаков, а истребители тут как тут, едва не задевают нас колесами. Оказалось, что истребители-то были наши. Узнав мой самолет, они повернули обратно…

Когда командование выяснило через пленных, что за моей оранжевой машиной охотятся, нам запретили летать днем.

А вскоре ударили сильные морозы. Водомаслогрейки не успевали обслуживать все самолеты, вода мерзла на лету. Вот тут-то и пригодился наш полярный опыт – ведь мы могли летать при любом морозе. Наш самолет не нуждался в водомаслогрейке, вместо воды мы заливали в моторы антифриз, а за час до вылета механики полярными авиационными лампами АПЛ подогревали моторы. Одновременно грелось и масло.

Я подумал о том, что наш полярный опыт следует широко применять на фронте, и полетел в Москву доложить о моем плане. Ворошилов и Смушкевич одобрили эту затею, по их указанию были заказаны на заводе авиационно-подогревательные лампы. В течение двух недель все авиационные соединения, действовавшие на белофинском фронте, получили подогреватели. Боевые машины стали подниматься в воздух в любой мороз.

…В июне сорок первого года экипаж моего самолета получил задание обследовать с воздуха ледовую обстановку в Карском море. Вылетев из Москвы на гидроплане, через несколько дней мы совершили посадку на плесе Большого Енисея, близ полярного города Игарка. Здесь была наша база.

В Игарке шла полным ходом подготовка к навигации. День и ночь работали лесозаводы. На пристанях и причалах расчищали место для приемки океанских пароходов.

Солнце, светившее круглые сутки, давало возможность авиации работать непрерывно. После очередного многочасового полета над еще не тронутыми солнцем ледяными полями Карского моря мы увидели рядом с нашей стоянкой покачивающийся на воде самолет известного полярного летчика Ивана Ивановича Черевичного.

– Дорогие друзья! Давайте соревноваться, – предложил он, – кто из нас совершит более длительный полет?

Мы вступили с ним в социалистическое соревнование.

Надо сказать, что незадолго до этого Черевичный поставил арктический рекорд, пробыв в воздухе непрерывно двадцать три часа.

Двадцать первого июня с наполненными до отказа баками мы вылетели на ледовую разведку. В составе экипажа были второй пилот Эндель Пусэп, штурман Александр Штепенко, радист Василий Богданов.

Под крылом самолета проплывали льды. Я и Пусэп сменяли друг друга у штурвала, Штепенко, не отрываясь от карты, отмечал состояние льдов. Мы собрали очень ценные сведения и попутно выполнили другое, очень приятное для нас поручение: сбросили зимовщикам полярных станций посылки, газеты и письма.