Тамара Петкевич - Жизнь - сапожок непарный : Воспоминания

— Передайте: спрашивала Тамара Петкевич.

— Кто, кто? — женщина изумленно вскинула брови. — Тамара Петкевич? Вы и есть она? И что? Могли бы так взять и уйти? Кто ж так делает?

Я растерялась.

— Саша столько о вас писал! — качала головой Елена Петровна. — Так мы вас ждали! А она — уходить… Сейчас же поднимайтесь.

Я подчинилась повелительному тону. А Елена Петровна продолжала командовать:

— Наденьте эти туфли. Теперь познакомьтесь с нашей мамой. Ей девяносто пять лет. Зовем мы ее «Зайка». Садитесь на диван. Сейчас накормлю, пойду налью ванну, а пока она будет наполняться, спущусь вниз и дам Олюшке телеграмму, почта в нашем доме. Вот книга. Здесь ягоды, ешьте, отдыхайте.

Сама не знаю, почему, мне показалось в тот момент, что я каким-то чудом дошла до родного дома. Я страшно, невыносимо устала. И выбилась из сил.

Получив телеграмму, Ольга Петровна к вечеру уже примчалась в Одессу. На пороге появился светлый человек. Это было первым, побеждающим все остальное, впечатлением. Мне подумалось, что внешность ее придумана лишь для того, чтобы притушить строгостью сияние и теплоту.

От Александра Осиповича письма не приходили. Получал он от нее посылки на новый адрес или нет, Ольга Петровна не знала. Надеяться на послабление в лагерях «особого режима» не приходилось.

Ольга Петровна спрашивала об Александре Осиповиче. Я рассказывала. Какие там «белые перчатки»! Рядом сидел трепетный, отзывчивый человек. По профессии кинорежиссер, Ольга Петровна не отказалась от репрессированного мужа, как от нее того требовали. Ее ущемляли, притесняли. В конце концов она перевелась с Одесской киностудии на «Молдовафильм».

Сестры уговаривали меня погостить в Одессе, походить на пляж. О собственных обстоятельствах я ничего не рассказала, путано объяснила, что остаться не могу.

Под предлогом, что ей ничего не стоит закомпостировать билет, Ольга Петровна настояла на том, чтобы я отдала его ей. Когда же мы приехали на вокзал, сестры подвели меня к международному вагону (после телячьих-то, товарных).

— Это наш маленький подарок, — пояснила Ольга Петровна. — И поверьте, нам это нужнее, чем вам, так что не смущайтесь.

— А тебе не кажется, — указав на меня, обратилась в довершение ко всему Елена Петровна к Ольге Петровне, — что она наша младшенькая сестрица?

Я уезжала в свою «последнюю схватку» с чувством обретения особых, нежданных ценностей — став «младшенькой сестрой» жены Александра Осиповича и Елены Петровны.

В Москве на Кузнецком мосту я заняла очередь в приемной МГБ.

Мне обязаны были наконец разъяснить, почему человек не имеет права отказаться от сотрудничества с органами безопасности, что приравнивает меня к особо важным преступникам, на которых объявляется всесоюзный розыск.

Мучило, что у них оставалось свидетельство моей паники и замешательства — подпись на их бумаге. Разрубить все узлы должны были здесь, сейчас и навсегда. Тем самым решался вопрос, жить или не жить в самом буквальном смысле.

Проходивший через приемную военный в большом чине неожиданно остановился возле меня:

— А у вас что? Заходите… Слушаю.

Сжатая пружина выбила затворы. Я как в бреду рассказывала о том, как была доведена до больницы преследованиями РО МГБ в Микуни, о подписи и своем отказе, об их угрозах заслать меня на лесопункт и «пришить» уголовное дело, о спекулятивном обещании разыскать украденного от меня сына, об инсценированном ночном аресте, всесоюзном розыске и о том, наконец, что я на свете одна, и если меня не оставят в покое, то, выйдя отсюда, брошусь под первый попавшийся транспорт.

Мне принесли стакан воды. И когда я унялась, сказали:

— А сейчас идите в приемную. Вас вызовут.

Сидеть пришлось долго. Узнавали. Проверяли. Наконец, снова пригласили в кабинет.

— Езжайте, куда хотите, за исключением неположенных, предусмотренных «статьей 39», городов. Устраивайтесь. Работайте спокойно. Больше вас никто беспокоить не будет. Если возникнет что-то конфликтное — вот наш адрес, вот моя фамилия. Пишите. Понадобится приехать — приезжайте. — Есть еще вопросы? Просьбы?

— Нет!

— Тогда — все.

Я поверила этому человеку. Он освободил душу. Снял с нее убивающей тяжести гнет.

«Мне на этот раз повезло, — говорила я себе. — Посчастливилось встретить человека, который слышит! Повезло, и все тут!»

В государственном органе власти, наевшемся уничтожением такого количества Невинных людей, что этого и не представить, пообещали больше не мучить меня.

Опустошенная до дна, я по сути лишь в тот момент действительно вышла из зоны. Освободилась только сейчас.

Потом подумалось: вряд ли это частный случай. Может, что-то стронулось с места вообще? Личная свобода — хорошо, но еще не все! Вдруг в самом деле что-то изменилось в стране? Мысль была настолько хороша и так певуча, что лучшего компаньона для «шатанья» по Москве придумать было невозможно. Опьяненная волей, я, неторопливо исхаживая одну улицу за другой, направилась на Главный телеграф Москва-«9». В окошечко мне выдали несколько писем, извещение на телеграмму и перевод на триста рублей, как я полагала, выписанный ошибочно, поскольку такой суммы никто из моих неимущих друзей прислать не мог.

Пробежав глазами телеграфный текст, вчитываясь в него снова и снова, я ухватить ее смысл никак не могла. Написано было следующее: «Тамарочка Саша приехал все хорошо письмо ваше получили перевожу триста телеграфом крепко вас любим целуем пишу Оля». Оля — это Ольга Петровна! А Саша — Александр Осипович? Его освободили? Возможно ли? Поистине где-то что-то сдвинулось.

Я пыталась составить ответную телеграмму, но, оставив ее на полуслове, бросилась на Киевский вокзал и на присланные Ольгой Петровной деньги купила билет до Одессы, к чужим, но самым близким людям.

Ни Александра Осиповича, ни Ольги Петровны в Одессе я уже не застала. Елена Петровна рассказывала, как чуть ли не на следующий день после моего отъезда Ольгу Петровну вызвали в отделение ГБ и спросили, согласна ли она взять на свое иждивение мужа, освобожденного по инвалидности, с условием его проживания на сто первом километре от Одессы.

— Сашу не узнать, — качала головой Елена Петровна. — Ведь он был когда-то красив, как Бог. Чувствует себя плохо.

За 101-м одесским километром Ольга Петровна выбрала Веселый Кут и сняла там комнату для Александра Осиповича. Туда я, не медля, и отправилась.

Представить себе, как Александр Осипович будет существовать здесь один, в украинском селе, где нет ни библиотеки, ни общества А. С. Эфрон, философа Л. П. Карсавина, поэта Я. Смелякова и Других, было мудрено. Но как все, превосходящее логику, его освобождение в те годы было событием чрезвычайным, и хотелось, чтобы он подышал волей.