Тамара Петкевич - Жизнь - сапожок непарный : Воспоминания

Нагруженная продуктами, в Веселый Кут приехала и Ольга Петровна.

Уже поздно вечером, когда все спали, она пошла проводить меня к хате, в которой я устроилась на ночлег. Мы долго прохаживались на улице украинского села.

При нашем приближении к чужим садам срывались и тявкали собаки. Все было облито ослепительным лунным светом. Вспоминались гоголевская «Майская ночь» и «Страшная месть», и казалось, что причудам и дьявольским козням возникать из этого фантасмагорического лунного блеска так же сподручно, как и из тьмы.

С неожиданной откровенностью и доверием Ольга Петровна поведала о современной дьяволиаде:

— Помню то страшное собрание на Киевской киностудии, когда один за другим вставали те, кого мы считали своими товарищами, и уничтожали Сашу. Обвиняли его в том, что картины, которые он создает, искажают советскую действительность, чужды пролетариату, не нужны ему. Никто не встал на защиту. Ни один. В лучшем случае отмалчивались.

Это был рассказ о начале их жизни с Александром Осиповичем. О том, как она, тогда его ассистентка, представив, как ему одиноко и худо после разгрома, постучала в номер своего «патрона» и как уже после этого они не расставались.

В тридцать четвертом году их семью, их жизнь порушили. Только-то и всего: фильмы, которые Александр Осипович ставил, были «чужды пролетариату». Разве недостаточно для того, чтобы режиссера два десятилетия продержать в лагерях.

— Давай говорить друг другу «ты», как сестры. Скажи мне: «Оля! Ты!» — обратилась вдруг Ольга Петровна. Преодолев зажатость, повторила: «Ты! Оля!» Я уже любила ее.

Александр Осипович обрадовался, что я имею приглашение на работу в театр:

— Уж тут-то я тебе понадоблюсь, буду нужен, как никто.

— Только театр, дорогой Александр Осипович, слишком далеко. На Урале. Ведь ни в одном из мало-мальски крупных городов, как и вас, меня не пропишут.

— Удружила, — огорчился он. — Нельзя сейчас жить далеко друг от друга.

Мне и самой было страшно уезжать одной за Уральский хребет. Я тогда не предполагала, что пообещавший в Микуни никогда больше ко мне не приходить, разыскав меня, туда приедет Дмитрий Фемистоклевич, с которым нас свяжут добрые и безупречные семь лет жизни.

Через год после уральского сезона нас пригласили в театр одного из приволжских городов. А потом Оля настояла на нашем с Димой переезде в Кишинев. И только уже спустя десять лет после освобождения я переехала одна в свой родной город — Ленинград.

Год спустя после визита в Министерство ГБ, в конце 1954 года, когда историю с МГБ я отнесла к прошлому, к одной из самых отвратительных экзекуций, этот орган еще раз напомнил о себе. Я работала тогда в одном из театров средней российской полосы.

Вызвавший меня рослый, тестообразный майор не походил на микуньских кустарей. Неживые глаза, неподвижные черты лица говорили о недюжинном опыте костолома. Был задан тот же ходовой вопрос: «Согласитесь нам помочь?»

— Нет! — ответила я с вызовом.

— Мы предлагаем…

Я пояснила: была в Москве, в МГБ, где обещали — никто, никогда не вызовет. Имею адрес и фамилию того, к кому буду обращаться. Майор подчеркнуто издевательски пропел: «О-о-о-о!» — и протянул отпечатанный на бланке текст:

— Подпишите!

«Органы ГБ в лице (его лице) оповещают тов. Петкевич о том, что отказываются с нею сотрудничать». Год, число, месяц.

— Я с вами не сотрудничала. Что значит вы отказываетесь? Сотрудничать с вами отказалась я. Не подпишу.

— Подписывайте. Здесь не театр.

Майор отстаивал честь фирмы. Всегда и во всем победителями должны были оставаться они. Даже во внешнем оформлении своего неуспеха.

Неусыпные месть и надзор этого департамента не оставляли меня и затем. Едва я получала приглашение на интересную для себя работу, как тут же возникало непреодолимое препятствие. Я — «не рекомендовалась». Навсегда.

Выручало сознание: я не позволила превратить им свою жизнь в позорное существование. Не разрешила порушить себя.

Рассылая бесчисленные запросы в адресные бюро крупных и небольших городов, в горздравотделы страны, все эти годы я одержимо разыскивала сына. Кипы ответных справок, кроме «Не проживает», «Не значится», «Не числится», не приносили ничего. Старались помочь и друзья. Списываясь со своими северными знакомыми, расспрашивали, не встречал ли кто и не слыхал ли чего-нибудь о. Бахареве. Иногда кто-то сообщал: видели его в Саратове, слышали, что он живет в Кинешме. Но и оттуда приходило все то же: «Не проживает».

— Напишите в Мурмаши, — подал идею доктор Яшунский. — Один приятель из тех краев упоминал о Бахареве.

Из управления милиции Мурманской области пришел перебудораживший ответ: «В настоящее время проживающим не значится, выбыл неизвестно куда без выписки». Значит, действительно был там! Теперь снова маневрировал, менял место жительства, прятался.

Снова и снова я забрасывала розыскными просьбами адресные столы городов. И только в 1956 году, когда сыну было уже одиннадцать лет, я получила от Анны Абрамовны Берзинь открытку: «Случайно узнала: Бахаревы живут..» — и она называла город.

Перемученная весть обернулась лобовым ударом, при котором теряешь все ориентиры. Длительно и насильственно скручиваемая мука взорвалась.

Предложение знакомой, по профессии юриста, помочь мне пришлось как нельзя кстати. Юридический опыт мог подстраховать, принести реальную пользу.

Я спешно запасалась ходатайствами и характеристиками. Нелли К., как звали юриста, не медля выехала в город, где жили Бахаревы. Оттуда одна за другой стали приходить телеграммы:

«Почти все закончила, — извещала она, — разговаривала с Юрочкой он отличник говорила с Бахаревым подробности письмом жди моего вызова»; «Бахарев испугался, боится подорвать авторитет препятствовать знакомству с сыном не будет запасись временем для этой цели предлагает решить вопрос мирным путем думаю что будет предлагать брак убежден в твоем приоритете ждет тебя для согласования этого вопроса вылетай не волнуйся все утряслось Нелли».

Я ни на грош не верила в намерение Бахарева «согласовать» и решить дело «мирным путем». Он существовал как фантом изворотливости, зла. И только.

В стремлении обезопасить себя, перенаправить инерцию вала, который несся на него, Бахарев, не дождавшись, пока я дойду до здания аэровокзала, выбежал на летное поле. Перекрикивая завывание метели, тут же нервически спросил:

— Мы запишемся? Да? Запишемся?

От приглашения сесть в его машину, на которой они с Нелли приехали меня встречать, и скороговорочного Неллиного назидания:

«На все отвечай сейчас: да! Остальное — после» — все, как при аварии, скрежетало, громоздилось одно на другое.