Мария Вега - Ночной корабль: Стихотворения и письма

Да, я сама той ласточкой была
И на плече ютилась журавлином,
Вела к гнезду путем, как вечность, длинным
И помогла лететь, и привела.

И он меня всю жизнь не звал иначе,
Как ласточкой, хотя ни он, ни я
Не знали о стихах про журавля,
И я сейчас одна над ними плачу.

Спасибо вам за сладость этих слез,
За те стихи, где отражен всецело
Тот, с кем я смело над землей летела,
Когда меня до цели он донес.

На его груди лежала роза.
Им двоим один сужден конец.
Я совсем не Mater Dolorosa,
Я оруженосец и близнец.

Он, уснувший тихо и безвольно
Белоснежный, странно молодой,
Понимал в гробу, что мне довольно
Этой жизни, для него пустой.

Понимая, повернул нарочно
Голову чуть вбок, лицом ко мне,
Словно говорил: «Мы рядом ночью,
На рассвете, наяву, во сне…»

Серебрились легкие ресницы,
Скрыв глаза, но видел он сквозь них.
От него ничто не утаится,
Каждый шаг мой знает, каждый стих.

Я – близнец, не Mater Dolorosa,
Мне не страшен близкий гул огня.
Я заплачу лишь о том, что роза
С ним сгорит сегодня, а не я.

Твое присутствие со мной,
Твоя рука – в моей,
И, если холодно зимой,
Я не прошу: «Согрей».

Ты знаешь сам, без слов поймешь –
Ведь ты незаменим,
Ты ледяную дрожь уймешь
Дыханием одним.

Опять спокойно и тепло,
Ты видишь, я смеюсь!
Твое плечо – мое крыло,
Я под него забьюсь.

Я буду ждать с тобой вдвоем,
Чтоб ты сказал: «Теперь
Пора в дорогу. Что ж, пойдем?..»
И распахнется дверь
Последняя…
А что за ней
Лежит и ждет меня?..
Моя рука – в руке твоей.
«Иду!» – откликнусь я.

Мне будет жаль всего и вся.
Когда уйду, не унеся
С собою ровно ничего,
Туда, где нет ни фонарей,
Ни книг, ни окон, ни дверей,
Ни желтых листьев, ни зверей,
Ни твоего, ни моего…

Мне будет жаль издалека
И телефонного звонка,
И стука ведер поутру,
Снежка пушистого в руке
И нашей тени на песке,
Когда умру.

О жизнь, открой мне, научи,
Как сделать, чтобы кирпичи
Простых домов и плющ оград,
И отблеск лужи голубой,
В которой теплится звезда,
Навеки унести с собой
Не в рай придуманный, не в ад,
А в бесконечное «туда»!

Надо только уметь
От себя отрешиться.
Разве может запеть
В зимнем холоде птица?

Тишина, тишина
На земле и на небе,
А сугроб, как волна,
Поднимает на гребень.

То, что было сосной,
Стало белою дымкой
И стоит предо мной,
Как и я, невидимкой.

Не дыша, не шурша,
Снег лежит без предела.
Постепенно душа
От него посветлела.

Все дороги-пути
Отступили незримо,
И по снегу войти
Можно в старость, как в зиму.

Фосфорическим, зеленым маревом
Тишина по городу текла,
Погружая улицы в аквариум
Из венецианского стекла.
Зеленели, чуть задеты розовым
От закатной тлеющей каймы,
Старые дома, в канале бронзовом
Выступая из подводной тьмы…
Северною ночью убаюкана,
Оглянись на прошлое, душа!
В нем когда-то у канала Крюкова
Отзвучал неповторимый шаг.
А сейчас в безлюдии, в молчании,
На секунду белым засветясь,
Чайка одиноко и отчаянно
У воды стрелою пронеслась.
И пропала, темнотою стертая,
В чаще бездыханных тополей.
Только крылья —
две руки простертые –
Задержались в памяти моей.
Ночью неподвижны чайки спящие,
Всем крылатым долгий дан покой,
Но она была ненастоящею,
Воплощенною моей тоской.
Знаю, почему она так мечется,
Ищет след потерянных шагов,
Залетев из равнодушной вечности
В лабиринты наших городов…
Раздели со мною одиночество –
Ведь и мне на поиски пора, –
Эвридика! Чайка-полуночница,
Безутешная моя сестра!

Ночью корабль причалил к окну
Прямо по воздуху. Это не снилось,
Это явилась в мою тишину
Верность и милость.

Что там на мачте маячит? Звезда?
В стеклах огонь разгорается желтый…
Ночью к домам приплывают суда.
Знаю, зачем пришел ты.
Белая тень заполняет окно
Сверху и снизу.
Легким туманом покрылось оно
В брызгах морского бриза.
А капитан не покинет руля,
Вейся, мой вымпел, вейся!
Ждет в тесноте невидимка земля
Нашего главного рейса.
Мне хорошо, что корабль стоит,
Мне хорошо, что туман кипит
Белою пеной,
Что капитан
Сквозь туман
Говорит:
«Будь корабельной сиреной!
Место твое впереди,
На груди
Нашей небесной шхуны».
Мачты гудят на Млечном Пути,
Мачты поют, как струны…
Тихо отчалил корабль от окна,
Медленно в стекла вплывает луна.
Нет корабля… Он далек, далек…
Может быть, вовсе не был?
Это еще не зов… Намек
На то, как уходят в небо.

Завтра день моего рожденья.
Я сама себе подарю
Не запястья и не каменья,
А коралловую зарю.

Подарю, как высокую радость,
Отраженный в воде дворец,
Ярко-красный рыбачий парус
И осла голубой бубенец.

Подарю все окна Галаты,
На веревках цветное тряпье,
Пыль столбом, и ветер лохматый,
Молодой, как сердце мое.

Когда-нибудь, через годы, –
В пятьдесят или шестьдесят, –
Этот ветер детской свободы
Потянет меня назад.

И я соберу все звенья,
Все запахи, всю зарю,
И заново, в день рожденья,
Сама себе подарю.

Старинных кровель темный склон
В грозу отсвечивал зеленым.
Гроза неслась навстречу кленам,
И ямбы стройные колонн, –
Пять озаренных, темных пять, –
Лучами утренней лазури
Так не могли бы просиять,
Как в перекрестном блеске бури.

Угрюмый монастырский сад,
Помолодев, шумел листвою,
И грома первого раскат,
В глухом, косноязычном вое
Свой сон продолжив наяву,
Упал в смятенную траву
И, в ней катаясь, жаждал слова!

А слово – здесь. Оно готово
Дождем плеснуть в мои глаза,
Упасть плодом с ветвей мятежных…

Явись, нежнейшее из нежных,
Пока не кончилась гроза!

И вдруг – не вихрь, не блеск, не пламя,
А прямо ввысь, за облака, –
Две рифмы с острыми крылами,
Два белоснежных голубка.