Иван Крылов - Том 3. Басни, стихотворения, письма

   Уж сколько раз твердили миру,
Что лесть гнусна, вредна; но только всё не впрок,
И в сердце льстец всегда отыщет уголок.

Вороне где-то бог послал кусочек сыру;
   На ель Ворона взгромоздясь,
Позавтракать-было совсем уж собралась,
  Да позадумалась, а сыр во рту держала.
На ту беду Лиса близехонько бежала;
  Вдруг сырный дух Лису остановил:
Лисица видит сыр, — Лисицу сыр пленил.
Плутовка к дереву на цыпочках подходит;
  Вертит хвостом, с Вороны глаз не сводит,
  И говорит так сладко, чуть дыша:
    «Голубушка, как хороша!
   Ну что за шейка, что за глазки!
   Рассказывать, так, право, сказки!
  Какие перушки! какой носок!
И верно ангельский быть должен голосок!
Спой, светик, не стыдись! Что ежели, сестрица,
При красоте такой, и петь ты мастерица,
   Ведь ты б у нас была царь-птица!»
Вещуньина с похвал вскружилась голова,
  От радости в зобу дыханье сперло,—
И на приветливы Лисицыны слова
Ворона каркнула во все воронье горло:
Сыр выпал — с ним была плутовка такова.

  С Тростинкой Дуб однажды в речь вошел.
«Поистине, роптать ты в праве на природу»,
Сказал он: «воробей, и тот тебе тяжел.
Чуть легкий ветерок подернет рябью воду,
  Ты зашатаешься, начнешь слабеть
   И так нагнешься сиротливо,
   Что жалко на тебя смотреть.
Меж тем как, наравне с Кавказом, горделиво,
Не только солнца я препятствую лучам,
Но, посмеваяся и вихрям, и грозам,
    Стою и тверд, и прям,
Как будто б огражден ненарушимым миром.
Тебе всё бурей — мне всё кажется зефиром.
  Хотя б уж ты в окружности росла,
Густою тению ветвей моих покрытой,
От непогод бы я быть мог тебе защитой;
  Но вам в удел природа отвела
Брега бурливого Эолова владенья:
Конечно, нет совсем у ней о вас раденья».—
«Ты очень жалостлив», сказала Трость в ответ,
«Однако не крушись: мне столько худа нет.
  Не за себя я вихрей опасаюсь;
   Хоть я и гнусь, но не ломаюсь:
   Так бури мало мне вредят;
Едва ль не более тебе они грозят!
То правда, что еще доселе их свирепость
   Твою не одолела крепость,
И от ударов их ты не склонял лица;
    Но — подождем конца!»

   Едва лишь это Трость сказала,
   Вдруг мчится с северных сторон
И с градом, и с дождем шумящий аквилон.
Дуб держится, — к земле Тростиночка припала,
  Бушует ветр, удвоил силы он,
   Взревел и вырвал с корнем вон
Того, кто небесам главой своей касался
И в области теней пятою упирался.

   Сосед соседа звал откушать;
   Но умысел другой тут был:
   Хозяин музыку любил
И заманил к себе соседа певчих слушать.
Запели молодцы: кто в лес, кто по дрова,
   И у кого что силы стало.
   В ушах у гостя затрещало,
   И закружилась голова.
«Помилуй ты меня», сказал он с удивленьем:
   «Чем любоваться тут? Твой хор
     Горланит вздор!» —
«То правда», отвечал хозяин с умиленьем:
   «Они немножечко дерут;
Зато уж в рот хмельного не берут,
   И все с прекрасным поведеньем».

А я скажу: по мне уж лучше пей,
    Да дело разумей.

    Когда Смоленский Князь,
Противу дерзости искусством воружась,
   Вандалам новым сеть поставил
  И на погибель им Москву оставил:
Тогда все жители, и малый и большой,
   Часа не тратя, собралися
  И вон из стен Московских поднялися,
   Как из улья пчелиный рой.
Ворона с кровли тут на эту всю тревогу
   Спокойно, чистя нос, глядит.
   «А ты что ж, кумушка, в дорогу?»
   Ей с возу Курица кричит:
   «Ведь говорят, что у порогу
     Наш супостат».—
   «Мне что до этого за дело?»
Вещунья ей в ответ: «Я здесь останусь смело.
   Вот ваши сестры, как хотят;
  А ведь Ворон ни жарят, ни варят:
  Так мне с гостьми не мудрено ужиться,
А, может быть, еще удастся поживиться
  Сырком, иль косточкой, иль чем-нибудь.
  Прощай, хохлаточка, счастливый путь!»
   Ворона подлинно осталась;
   Но, вместо всех поживок ей,
Как голодом морить Смоленский стал гостей —
   Она сама к ним в суп попалась.

Так часто человек в расчетах слеп и глуп.
За счастьем, кажется, ты по пятам несешься:
   А как на деле с ним сочтешься —
   Попался, как ворона в суп!

   Случается нередко нам
   И труд и мудрость видеть там,
   Где стоит только догадаться,
    За дело просто взяться.

К кому-то принесли от мастера Ларец.
Отделкой, чистотой Ларец в глаза кидался;
Ну, всякий Ларчиком прекрасным любовался.
Вот входит в комнату Механики мудрец.
Взглянув на Ларчик, он сказал: «Ларец с секретом,
    Так; он и без замка;
А я берусь открыть; да, да, уверен в этом;
   Не смейтесь так исподтишка!
Я отыщу секрет и Ларчик вам открою:
В Механике и я чего-нибудь да стою».
   Вот за Ларец принялся он:
   Вертит его со всех сторон
   И голову свою ломает;
То гвоздик, то другой, то скобку пожимает.
   Тут, глядя на него, иной
    Качает головой;
Те шепчутся, а те смеются меж собой.
   В ушах лишь только отдается:
«Не тут, не так, не там!» Механик пуще рвется.
  Потел, потел; но, наконец, устал,
    От Ларчика отстал
И, как открыть его, никак не догадался:
   А Ларчик просто открывался.

Лягушка, на лугу увидевши Вола,
Затеяла сама в дородстве с ним сравняться:
   Она завистлива была.
И ну топорщиться, пыхтеть и надуваться.
«Смотри-ка, квакушка, что́, буду ль я с него?»
Подруге говорит. «Нет, кумушка, далеко!» —
«Гляди же, как теперь раздуюсь я широко.
     Ну, каково?
Пополнилась ли я?» — «Почти что ничего».—
«Ну, как теперь?» — «Всё то ж». Пыхтела да пыхтела
И кончила моя затейница на том,
   Что, не сравнявшися с Волом,
  С натуги лопнула и — околела.

  Пример такой на свете не один:
И диво ли, когда жить хочет мещанин,
   Как именитый гражданин,
А сошка мелкая, как знатный дворянин.

Невеста-девушка смышляла жениха:
    Тут нет еще греха,
  Да вот что грех: она была спесива.
Сыщи ей жениха, чтоб был хорош, умен,
И в лентах, и в чести, и молод был бы он
(Красавица была немножко прихотлива):
Ну, чтобы всё имел — кто ж может всё иметь?