Иван Крылов - Том 3. Басни, стихотворения, письма

   С разбором выбирай друзей.
Когда корысть себя личиной дружбы кроет,—
   Она тебе лишь яму роет.
Чтоб эту истину понять еще ясней,
  Послушай басеньки моей.

  Зимою Огонек под Рощей тлился;
Как видно, тут он был дорожными забыт.
Час-от-часу Огонь слабее становился;
  Дров новых нет; Огонь мой чуть горит
И, видя свой конец, так Роще говорит:
   «Скажи мне, Роща дорогая!
  За что твоя так участь жестока,
  Что на тебе не видно ни листка,
   И мерзнешь ты совсем нагая?» —
    «Затем, что, вся в снегу,
Зимой ни зеленеть, ни цвесть я не могу»,
   Огню так Роща отвечает.
  «Безделица!» Огонь ей продолжает:
«Лишь подружись со мной; тебе я помогу.
  Я солнцев брат, и зимнею порою
   Чудес не меньше солнца строю.
   Спроси в теплицах об Огне:
Зимой, когда кругом и снег и вьюга веет,
   Там всё или цветет, иль зреет:
   А всё за всё спасибо мне.
   Хвалить себя хоть не пристало,
   И хвастовства я не люблю,
Но солнцу в силе я никак не уступлю.
  Как здесь оно спесиво ни блистало,
Но без вреда снегам спустилось на ночлег;
А около меня, смотри, как тает снег,
Так если зеленеть желаешь ты зимою,
    Как летом и весною,
   Дай у себя мне уголок!»
Вот дело слажено: уж в Роще Огонек
  Становится Огнем, Огонь не дремлет:
   Бежит по ветвям, по сучкам;
Клубами черный дым несется к облакам,
И пламя лютое всю Рощу вдруг объемлет.
Погибло всё вконец, — и там, где в знойны дни
Прохожий находил убежище в тени,
Лишь обгорелые пеньки стоят одни,
    И нечему дивиться:
   Как дереву с огнем дружиться?

    Уединение любя,
Чиж робкий на заре чирикал про себя,
Не для того, чтобы похвал ему хотелось,
  И не за что; так как-то пелось!
  Вот, в блеске и во славе всей,
  Феб лучезарный из морей
      Поднялся.
Казалось, что с собой он жизнь принес всему,
      И в сретенье ему
Хор громких соловьев в густых лесах раздался.
  Мой Чиж замолк. «Ты что ж»,
  Спросил его с насмешкой Еж:
    «Приятель, не поешь?» —
«Затем, что голоса такого не имею,
  Чтоб Феба я достойно величал»,
   Сквозь слез Чиж бедный отвечал:
«А слабым голосом я Феба петь не смею».

   Так я крушуся и жалею,
Что лиры Пиндара мне не дано в удел:
    Я б Александра пел.

У сильного всегда бессильный виноват:
Тому в Истории мы тьму примеров слышим,
   Но мы Истории не пишем;
  А вот о том как в Баснях говорят.

Ягненок в жаркий день зашел к ручью напиться;
   И надобно ж беде случиться,
Что около тех мест голодный рыскал Волк.
Ягненка видит он, на до́бычу стремится;
Но, делу дать хотя законный вид и толк,
Кричит: «Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом
   Здесь чистое мутить питье
      Мое
     С песком и с илом?
    За дерзость такову
   Я голову с тебя сорву».—
   «Когда светлейший Волк позволит,
Осмелюсь я донесть: что ниже по ручью
От Светлости его шагов я на сто пью;
  И гневаться напрасно он изволит:
Питья мутить ему никак я не могу».—
    «Поэтому я лгу!
Негодный! слыхана ль такая дерзость в свете!
Да помнится, что ты еще в запрошлом лете
   Мне здесь же как-то нагрубил:
  Я этого, приятель, не забыл!» —
«Помилуй, мне еще и отроду нет году»,
Ягненок говорит. «Так это был твой брат».—
«Нет братьев у меня». — «Так это кум иль сват
И, словом, кто-нибудь из вашего же роду.
Вы сами, ваши псы и ваши пастухи,
    Вы все мне зла хотите,
И если можете, то мне всегда вредите:
Но я с тобой за их разведаюсь грехи».—
«Ах, я чем виноват?» — «Молчи! устал я слушать
Досуг мне разбирать вины твои, щенок!
Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».
Сказал и в темный лес Ягненка поволок.

Когда перенимать с умом, тогда не чудо
   И пользу от того сыскать;
   А без ума перенимать,
   И боже сохрани, как худо!
Я приведу пример тому из дальних стран.
   Кто Обезьян видал, те знают,
   Как жадно всё они перенимают.
  Так в Африке, где много Обезьян,
   Их стая целая сидела
По сучьям, по ветвям на дереве густом
  И на ловца украдкою глядела,
Как по траве в сетях катался он кругом.
Подруга каждая тут тихо толк подругу,
    И шепчут все друг другу:
   «Смотрите-ка на удальца;
Затеям у него так, право, нет конца:
     То кувыркнется,
     То развернется,
     То весь в комок
     Он так сберется,
   Что не видать ни рук, ни ног.
   Уж мы ль на всё не мастерицы,
А этого у нас искусства не видать!
    Красавицы-сестрицы!
  Не худо бы нам это перенять.
Он, кажется, себя довольно позабавил;
  Авось уйдет, тогда мы тотчас…» Глядь,
Он подлинно ушел и сети им оставил.
«Что ж», говорят они: «и время нам терять?
    Пойдем-ка попытаться!»
Красавицы сошли. Для дорогих гостей
  Разостлано внизу премножество сетей.

  Ну в них они кувыркаться, кататься,
   И кутаться, и завиваться;
  Кричат, визжат — веселье хоть куда!
     Да вот беда,
  Когда пришло из сети выдираться!
   Хозяин между тем стерег
И, видя, что пора, идет к гостям с мешками,
     Они, чтоб наутёк,
  Да уж никто распутаться не мог:
   И всех их побрали руками.

   Синица на море пустилась;
     Она хвалилась,
    Что хочет море сжечь.
Расславилась тотчас о том по свету речь.
Страх обнял жителей Нептуновой столицы;
    Летят стадами птицы;
А звери из лесов сбегаются смотреть,
Как будет Океан, и жарко ли гореть.
И даже, говорят, на слух молвы крылатой,
  Охотники таскаться по пирам
Из первых с ложками явились к берегам,
  Чтоб похлебать ухи такой богатой,
Какой-де откупщик и самый тароватый
   Не давывал секретарям.
Толпятся: чуду всяк заранее дивится,
Молчит и, на море глаза уставя, ждет;
   Лишь изредка иной шепнет:
  «Вот закипит, вот тотчас загорится!»
   Не тут-то: море не горит.
   Кипит ли хоть? — и не кипит.
И чем же кончились затеи величавы?
Синица со стыдом в-свояси уплыла;
   Наделала Синица славы,
    А море не зажгла.

   Примолвить к речи здесь годится,
  Но ничьего не трогая лица:
   Что делом, не сведя конца,
    Не надобно хвалиться.

Когда вселенную Юпитер населял
  И заводил различных тварей племя,
  То и Осел тогда на свет попал.
Но с умыслу ль, или, имея дел беремя,
   В такое хлопотливо время
   Тучегонитель оплошал:
А вылился Осел почти как белка мал.
  Осла никто почти не примечал,
Хоть в спеси никому Осел не уступал.
  Ослу хотелось бы повеличаться:
   Но чем? имея рост такой,
   И в свете стыдно показаться.
Пристал к Юпитеру Осел спесивый мой
   И росту стал просить большого.
«Помилуй», говорит: «как можно это снесть?
Львам, барсам и слонам везде такая честь;
  Притом, с великого и до меньшого,
   Всё речь о них лишь да о них;
   За что́ ж к Ослам ты столько лих,
   Что им честей нет никаких,
   И об Ослах никто ни слова?
  А если б ростом я с теленка только был,
То спеси бы со львов и с барсов я посбил,
  И весь бы свет о мне заговорил».
     Что день, то снова
   Осел мой то ж Зевесу пел;
   И до того он надоел,
  Что, наконец, моления ослова
    Послушался Зевес:
  И стал Осел скотиной превеликой;
А сверх того ему такой дан голос дикой,
   Что мой ушастый Геркулес
   Пораспугал-было весь лес.
   «Что́ то за зверь? какого роду?
  Чай, он зубаст? рогов, чай, нет числа?»
Ну только и речей пошло, что про Осла.
Но чем всё кончилось? Не минуло и году,
   Как все узнали, кто Осел:
Осел мой глупостью в пословицу вошел.
   И на Осле уж возят воду.