Мария Вега - Ночной корабль: Стихотворения и письма

Темна, темна летейская вода,
И у причала спит ладья Харона.

Что за птичка стонет в роще?
Сквозь листву не разглядеть!
Горло нежное полощет,
Собирается пропеть
Всё одно и то же слово.
Голосок звенит, дрожа.
Прополощется – и снова:
«Ну, пожалуйста, пожа…
Ну, пожалуйста, пожалуй…
Ну, пожа… пожа… чирик!»
Почему у пташки малой
Не смолкает этот крик,
Эти жалобные просьбы?
Пожалеть? Пригреть? Принять?
Хоть разочек удалось бы
До конца ее понять!

Протекало детство Яшки
Не в гнезде, а на окне,
И культурные замашки
Привились ему вполне.

Спал в коробке, будто в детской,
Где ни крыс, ни кошек нет,
Под кисейной занавеской
Ел котлеты и паштет.

Иногда и так бывало:
Думал Яшка, что читал,
Если книги и журналы
Ни диване в клочья рвал.

Мы об этом не жалеем,
Умиленно говоря:
«Будет птенчик грамотеем,
Он словарь трепал не зря!»

Нынче Яшка на свободе
Залетал и каркать рад.
Он в вороньей стае вроде
Господин, аристократ,

Мать приемная котлетки
И паштеты в парк несет,
И сидит герой на ветке,
Кость куриную грызет.

Говорят вороны: «Яша,
Ты умен, как старый бес!
Объясни коммуне нашей,
Что такое ДВС. [5] ДВС – Дом ветеранов сцены в Ленинграде.

Что за буквы, что за слово
Ты орешь на все лады?
Чуть закаркал – и готово
Для тебя ведро еды!»

Громко Яшка стал смеяться
С телеграфного столба:
«Эх вы, братцы-тунеядцы,
Бескультурье, голытьба!

Не листали вы бумаги,
Буквы жирные клюя,
Где же сделаться бродяге
Образованным, как я?

Объявить желаю миру –
Потому и вверх полез, –
Что три буквы: ДВС –
Значат: "Дать Воронам Сыру!"»

Сплелась ее судьба с моей судьбой
И с детских лет мне душу волновала.
Я видела не раз перед собой
В зеленой глубине морского вала
Зеленые глаза и рыбий хвост,
И руки белые: она ловила
В тревожных водах отраженье звезд,
Но ни одно се не опалило.

Гремела ночь волною штормовой…
Кем было в небе принято решенье,
Чтобы зажгла Любовь огонь живой
Среди обломков кораблекрушенья,
Чтобы, стрелою пролетев грозу,
Сквозь глыбы туч на черном небосклоне,
Слеза упала, вспыхнула внизу
И обожгла русалочьи ладони?

Всё, что потом сбылось для нас двоих,
Рассказано о первой… Но вторая,
Вот та, что пишет этот странный стих,
Когда волна несется штормовая
И на дыбы встающая Нева
Обрушиться готова с диким воем, –
Вот та, вторая, – где о ней слова?
Кому мы, две, родство свое откроем?

Он их, любя, боготворил,
Он благодарным оставался
И той, к которой приходил,
И тем, с которыми расстался.
Своя, чужая ли жена,
Порою страсть, порой причуда,
Но ими жизнь озарена,
И в каждой открывалось чудо.
И нет измены, нет греха!
Есть смена счастья и печали
В высокой музыке стиха,
Где голоса не отзвучали,
Где столько нежных губ и плеч,
Лилей и роз, огня и хмеля…
Но для себя его сберечь
Какие женщины сумели?
Что могут значить имена,
Число и место встречи новой!
Звалась ли Вечная Жена
То Анной Керн, то Воронцовой,
То Инезильей тайных грез
На берегах Гвадалквивира?
Он их воспел и превознес
И сделал вечными для мира.
А настоящею Женой,
То подчиняясь, то владея,
С ним шла дорогою одной
От Царскосельского лицея
До гроба только та, одна,
Что отражалась и горела
В других: звезда его, весна
И вдохновенье до предела.
Он не дошел, он не допел,
Вокруг него гасили свечи,
Но от нее поймать успел
Последний звук последней речи.
Накрыв его крылом своим
В снегах кладбищенской постели,
Она легла в бессмертье с ним,
Из рук не выронив свирели.

Сейчас – «старье», а завтра – «старина».
Сейчас не нужно, завтра драгоценно
И Атлантида вдруг с морского дна
Всплывет наверх, по-книжному нетленна.

И мы преображенными войдем
В стоглавый том, где зазвучим фальшиво.
Кто сможет нас ужать, когда умрем?
Сумеет выслушать, пока мы живы?

Небрежно говорят о стариках:
«Отжившие! Вот будь они моложе…»
А наша память в крепких сундуках
Сокровища хранит, но для кого же?

Но для чего?..
Темно морское дно –
Ни проблеска, ни плеска, ни движенья.
Когда-нибудь поднимется оно,
Искажено в чужом воображенье.

Подходит близко двадцать первый век,
Дорога к изысканиям готова!
Гробокопатели библиотек
Начнут вздыхать, ища живого слова

В разрозненной, бесцветной скорлупе
Записок и заметок, что когда-то
Легли в архив, не угодив толпе,
Запутав факты, передвинув даты.

А слова нет! Упущена пора,
Когда оно само просилось в души,
Но были плотно замкнуты вчера
Глухие человеческие уши.

Лишь в белой ночи, в мраморе, в зиме,
Закутанной в снега, как в плащ из меха,
В глубокой театральной полутьме
Останется бродить и реять эхо,

Как будто распахнулись сундуки,
Открылись тайники воспоминаний,
И жемчуга словесные, легки,
У невских берегов шуршат в тумане,

И в медленном круженье белых пург,
Где чудится сквозь ветер бой курантов,
Та Тень, тот Дух, чье имя – Петербург,
Не сможет не узнать своих атлантов.

Когда бы вы ни родились,
О петроградцы, ленинградцы,
Сумели с детства к вам пробраться
И прочно в память улеглись
Все голоса, шаги и лица,
Весь рокот лиры снеговой.
Вот почему такой живой
Осталась прежняя столица,
Где время длится, длится, длится,
Где временам потерян счет…
Запутал числа ветер невский,
И вам навстречу Достоевский,
В двадцатый век шагнув, идет…
Давно отпевшие «Коль славен»,
Куранты крепости молчат,
Но все часы в домах звучат,
Когда припомнится Державин,
И сани, сданные в архив,
Опять скользнут на поворотах,
Мелькнет, закутанный в енотах,
Старик, столетья пережив…
А над Фонтанкой кони Клодта
Аничков охраняют мост,
И там, в круженье снежных звезд,
Шинелью запахнулся кто-то
И, воротник подняв к губам,
Лицо скрывает от прохожих.
Но нет и не было похожих
На Пушкина… Он знает сам,
Что каждый в Северной Пальмире
Запомнил с детства наизусть
Черты, единственные в мире,
И в лире – собственную грусть…
Как в городе бессмертном этом,
Где камень отражает звук,
Не стать, включаясь в вечный круг,
Писателем или поэтом?..
А на темнеющий гранит
В неиссякаемом потоке
Всё тот же самый снег летит,
Ложась, как на бумагу строки.