Мария Вега - Ночной корабль: Стихотворения и письма

От барака до барака.
В лужах раздвоясь.
Фонари горят из мрака.
Освещая грязь.

Чаща проволок колючих.
Голод. Холод. Тьма.
Пролетает в низких тучах
Черная зима.

Что мне ткет судьба-ткачиха?
Нити не видны.
Новый год крадется тихо
Вдоль слепой стены.

Не устал винтовкой звякать
Сторож у ворот.
Полночь бьет…
Не надо плакать –
Это Новый год!

Как будто они не бывали,
Те годы, тот ужас и смрад:
Опять фейерверки в Версале
И в праздничных залах парад.
Давно ли в смертельной тревоге
Дрожала от залпов земля,
Вдоль старой версальской дороги
Сгорали дотла тополя?..
Проносятся бритые бритты
В рольс-ройсах на праздник ночной,
И топчет дворцовые плиты
Пруссак с необъятной женой…
Но раны вчерашние живы,
Не зажили шрамы от пуль.
В канавах, заросших крапивой,
Лежал партизанский патруль.
Из каждой ложбинки и щелки
Гремели разрывы гранат,
И сыпались градом осколки
На липа мальчишек-солдат,
На черные, потные лица
(А в рот набивалась земля)…
И снова Версаль веселится,
С врагами веселье деля.
Сейчас на гигантском помосте,
В сверкающем вихре ракет,
Увидят залетные гости
Военный французский балет…

С трудом на глухом перекрестке
Мы в каменной нише найдем
Непрочно прибитые доски,
Размытые долгим дождем.
Здесь с каждою буквой истертой,
Как будто идущей ко дну
Уходит из памяти мертвый,
Когда-то спасавший страну.
Еще иногда позолота
Блеснет кое-где с высоты,
Еще с благодарностью кто-то
К доске прикрепляет цветы,
Но только всё реже и реже:
Дорога сюда далека…
Весеннею зеленью свежей
Прикроется скоро доска,
И спрячутся скромно во мраке
От глаз угловых фонарей
Французские Пьеры и Жаки
И с ними наш русский Андрей…
Как розу надгробную, музе
Я имя его отдаю:
Пусть знают в Советском Союзе
О русских, погибших в бою.
Пусть знают о том, что на свете,
Сквозь кривду, развал и разлад,
Росли эмигрантские дети
И выросли в русских солдат.
Связали и крепкие нити
С Россией – плела их война…
Храните, храните, храните
Угасшие их имена.
И младшеньким детям, и дедам
Пошлите отрадную весть:
Вели партизаны к победам
За мир, за свободу и честь.
И в зареве дальних пожарищ,
Глотая свинцовый туман,
Шел с ними их русский товарищ,
Шел к смерти Андрей, партизан.

О люди, когда-то вы знали,
За что эта кровь пролилась…
И в пышных гостиных Версаля
Расходятся гости, смеясь.
О страшном, об огненном годе
Ни слона, ни памяти нет.
Но нет и страшнее пародий,
Чем этот военный балет!

Страницей каменной раскрыл Париж,
Проветривая пыльные седины.
В окошке голубятни море крыш,
Плеснув, окаменело, сгорбив спины.
С подоблачной чердачной высоты
Разглядываю сонмы серых зданий,
Химер на башнях, тюрьмы и мосты
В подзорную трубу воспоминаний.
Тумана перламутровая высь,
Она воздушной наклонилась чашей
Над городом, с которым мы сжились,
И над его судьбой, что стала нашей.

Всё так же спорами гремит Сенат,
Всё те же рыбаки стоят вдоль Сены,
И девушки, как пять веков назад,
Ткут при свечах, в подвалах, гобелены,
Вплетая нити в рыцарский доспех,
Грудь женщины и головы на плахе…
Всё тот же схоластический орех
Ломают босоногие монахи.
И каждый раз по-новому хорош,
Свистя чижом навстречу канонаде,
Веснушками обрызганный Гаврош
Под пулями стоит на баррикаде…

Вот у реки старинные ларьки –
В них книжный мир с его трухою хрупкой.
В бальзаковских ермолках старики
Его хранят, попыхивая трубкой.
Истории запутанный дневник
Листает невнимательный прохожий
И, не вникая в смутный говор книг,
Прельщается шагреневою кожей…

Одну игру сменив другой игрой,
Всех городов ребячливо-наивней,
Париж на землю проливал порой
Каскады роз и кровяные ливни.
Немало выстрадав и одолев,
Плечом к плечу с его мятежным духом,
Я вижу – он лежит, уснувший лев,
Но и во сне тревожно водит ухом,
Прислушиваясь…
Даль еще тиха.
Леса окрестные сомкнулись плотно,
И на флюгарке крылья петуха
В безветрии опущены дремотно.
Еще не вспыхнул красный гребешок!
А зоркий глаз косится на восток:
Когда же смогут в общем кличе слиться,
Булыжники рассветом опаля,
Неспящий голубь со стены Кремля
И гальская проснувшаяся птица?

Отгремели автомобили,
Отсверкали огни кино.
Бродяги давно допили
В притонах плохое вино.

Торгашу-конкуренту в пику
Взрастил финансовый туз
Парниковую землянику
Величиной с арбуз…

Погрузив необъятный хобот
В оскверненный им небосвод,
Проложил говорящий робот
До Венеры бомбопровод.

И, отклеив ресницы-спицы
От своих смертоносных глаз,
Мисс Америка спать ложится
В облаках голубых пластмасс…

Там были огромные, а небо шатром, карусели,
Безглазые, серые, а пестрых заплатах дома,
Там негры кружились, и черные пасторы пели,
И старые девушки чинно сходили с ума.

Там были под окнами жадные руки простерты,
И красные гимны звучали началом начал,
И, сидя на троне, король Алкоголик Четвертый
Атомную бомбу в пеленках на сердце качал.

Под вечер вползали туманы в бетонные дебри,
Прожектор, шатаясь, прощупывал сонную синь,
И в город блудница въезжала на розовой зебре,
И звери ревели, и старцы кричали: «Аминь!»

Черным туманом клубятся бездонные выси,
В черном тумане сбываются звездные сны.
Маленький робот, дитя человеческой мысли,
В небо взлетел и упал на поверхность Луны.

К самому сердцу вчера недоступной Дианы
Тихо прильнул, как к цветку приникает пчела,
Чтобы в волшебный прибор из открывшейся раны
Лунная кровь голубым серебром потекла.

В тысячеградусном холоде космоса спали
Камни безводных равнин и оскаленных гор.
Может быть, искорки стали, как звезды, мерцали?..
Слушал земные приказы волшебный прибор.

На чуткой антенне вибрирует музыка воли,
Что достигает его по эфирным волнам,
Он покидает пустынное белое поле,
Он оставляет на нем леденеющий шрам.

Снова на землю… Так вот оно, лунное тело,
Тайна молекул, из неба пробившийся свет!
Как ты стремилась, Земля, как ждала и хотела
Слить свою жизнь с неразгаданной тайной планет!