Мария Вега - Ночной корабль: Стихотворения и письма

Целую Вас, моя светлая Светлана, жду писем, стихов – живой воды.

Ваша Вега

37.

7 марта 1973

Какой Вы удивительный человек, дорогой мой Поэт, с Вашей жертвенностью! Боюсь, что если какая-нибудь симпатичная особа пожелает птичьего молока, Вы обегаете все рынки и лавки в поисках этого лакомства, теряя время, силы, пропуская нужные свиданья, не щадя здоровья. Это всё проделывает Ваше золотое сердце, но стоит ли тратить силы на чужие прихоти? Не лучше ли выкроить время, чтобы навестить моих старых ленинградских колдунов, Икара и Клевера? Об Оскаре Юльевиче Клевере я Вам уже рассказывала: только он и никто больше может передать Андерсена в акварелях. Полагаю, что, ознакомившись с ними, Вы, как и я, потом не захотите смотреть ничьих потуг в живописи или рисунке на полную слитность с Андерсеном. Вам непременно надо у него побывать, познакомиться с его друзьями, – ногой слона, скелетом крокодила и «Лягухой», да и вообще соприкоснуться с совершенно особым духом Савинского дома, похожего на музей, в котором хранятся музейные экземпляры, главные из которых – Клевер и мой престарелый Икар. Говорить об Икаре нельзя коротко, а на длинную повесть просто времени нет. Это выходец из затонувшей Атлантиды, проживший удивительную, как сложное вязанье переплетенную событиями и встречами жизнь, свидетель многого, о чем люди пишут, выкапывая документы по библиотекам, не задумываясь над тем, что склеенные по кускам «воспоминания» дадут нечто, вроде тех портретов, которые французская полиция составляет «по описанью»: «высокий лоб», «косые глаза» и прочие детали лица, которое, нарисованное, совершенно не схоже с настоящим. Когда сыщики бегают с таким портретиком в кармане, тот, кого по нему разыскивают, спокойно проходит мимо, неузнанным. Вся жизнь Икара, будь то театр, петербургское «Кривое зеркало», буквально его творение, вместе с Евреиновым (тоже выдающийся человек) или театр Маринетти в Италии, или страшная судьба в Париже, где он «играл», при самых фантастических обстоятельствах, невероятные роли, как будто творил сказки и превращался в сказочных героев, – вся эта книга жизни, – не может и не должна исчезнуть! Поймите меня правильно, я Вам его не навязываю, сами же Вы не пожалеете, что заглянули в этот страной и печальный мир. Напишите ему, что Вы та самая Светлана, о которой я так много говорила ему и Клеверу, и принесите ему ворох стихов. Он понимает и любит. Если он успеет подготовиться к встрече, будут и свечи, и кофе, и веера XVIII века, и маска Арлекина из Comedia del Arte.

На этом пока останавливаюсь, но удивительную повесть об Икаре еще продолжу, как-нибудь в другой раз. Крепко Вас целую огромный привет от Михаила Максимилиановича, верящего, что именно потому, что «у судьбы мы встречи не просили», она нам ее и пошлет.

Ваша Вега

38.

11 апреля 1973

Дорогая Светлана, наконец-то!!! Мы терялись во всяких мрачных предположениях, опасаясь, что, лишившись снятого угла. Вы живете под зонтиком, свернувшись улиткой от «вертикулита», и пишете стихи о бродягах. Но, благодарение небу. Вы вновь обрели крышу над головой! С наслаждением гуляю с Вами по Москве и по квартире, описанной с подлинным искусством. Вся она живая, включая кошку. Вот, кстати, еще одна общая черта: все звери всегда ко мне идут и не отстают. Так, однажды в горах, в кафе «Флорида», где внутри, за стеклянной стеной, – сплошной сад, с экзотическими деревьями и роскошными попугаями, как огромные хризантемы, вдруг один громадный попугай, огненный и синий, узрев меня с высоты своей ветки, полетел к стеклу и стал ко мне рваться, от досады долбя клювом запертую дверь, хлопая крыльями и очень смеша публику.

Таких случаев с самыми фантастическими зверьми у меня целая коллекция, включая обезьянку в зоопарке Парижа, перебежавшую через большую клеть, где их сидело штук двадцать, прямо ко мне, и начавшую мне отвешивать поклоны, к великой радости мальчишек, которые не преминули закричать, что обезьяна узнала родственницу…

Крылатый в восторге от присланного Заболоцкого, к чему я присоединяюсь, аплодируя этому прекрасному поэту, которого, конечно, более или менее знала, но «Снежного человека» судьба пронесла мимо меня. Относительно Николая Рериха и опять же Крылатого: он лучше нас с Вами знает Рериха, так как немало побродил по его великолепному музею в Нью Йорке. Он рассказал мне об автопортрете, где Рерих изобразил себя в одежде члена Белого Братства, в котором состоял… Я же знаю картину Рериха, которая в детстве произвела на меня большое впечатление. Это была башня, поднимавшаяся ниоткуда среди пустого, синего неба с луной наверху. На площадке стояли человечки, они были темно-коричневые, в колпаках, и все протягивали одинаковым жестом сухонькие ручки как-то вбок. Картина называлась: «Мехески, лунный народ». Никогда в жизни никто ничего не мог мне объяснить по этому поводу, даже такой эрудит, как С. К. Маковский, прекрасно знавший Рериха и имевший в Париже чудный альбом репродукций с его тибетских картин, изданный в Америке. Этот альбом гостил у меня целый месяц, но мехесков в нем не было.

Мы искренне веселились, читая описания «вечера поэзии» у Евгении Александровны, когда пиит с лихо задранной штаниной зачитал Вас своими творениями. Так как у меня на Ваши юморески всегда находится эхо, не могу не рассказать, как однажды, в Париже, опозорилась. Собрались поэты, в том числе остроумнейший и остроязычный старый сатирик, Мятлев, племянник того самого знаменитого Мятлева, которого все знают и поныне, как автора «Мадам де Курдюкофф» и «Фонарики-сударики». Пришел совсем некстати «на огонек» и некий скучный человек, мрачно погрузившийся в чаепитие. И вдруг этот непрошеный гость важно заявил, что прочтет нам «Заклинание» и завыл:

Шесть, одна, и два, и три…

Обернись и посмотри! –

и так страницы две, гуляя по всем цифрам. Из второго прочитанного им творения я запомнила две строчки, меня погубившие:

А вы смотрели на носок,

Уткнув зонта конец в песок.

Этим кончалось «стихотворение» о роковой женщине, которой «поэт» в роскошном парке тщетно объяснялся в любви. Помолчали, и вдруг Мятлев спросил: «Скажите, что это за странный предмет она уткнула в песок? Я не знаю, что такое “зонтаконец”. Или это особый сорт зонтиков?» Вежливые поэты не дрогнули, но я фыркнула, горячий чай полился у меня через нос, и я зарыдала в салфетку. С тех пор мы все стали называть зонты «зонтаконцами».

Как раз сейчас Крылатый старательно упаковывает хорошенький складной алый «зонтаконец», который мы посылаем Вам ко дню рождения.

В посольстве, куда я подарила одну из Ваших книг, у Вас успех огромный!

24 апреля

Опять перерыв! Решается важный вопрос: Крылатый должен лечь в клинику, на сей раз – по поводу катаракты. Операция 30-го, я, конечно, буду там с ним. Очень мне страшна эта операция, однако, вида не показываю, глушу нервы таблетками. Вероятно, продлится всё это недели две, если всё пройдет благополучно, но я больше верю в три, т. к. надо ведь будет привыкать к очкам. Хирург честно признался, что всё это долго и нудно.