Петр Вершигора - Рейд на Сан и Вислу

— Ша–а–гом ма–арш, Васыль, — сказал я, обращаясь к начштаба.

И только перекинул ногу через седло, как Митька Гаврилов из комендантского взвода выпустил вверх длинную очередь из автомата.

— Салют, товарищи командиры, салют! — лихо закричал он.

«Ох уж эти мне штабные лоботрясы! Всюду они одинаковы… Хорошо еще, что удержался в седле на шарахнувшейся лошади. Не предупредил, черт!..» Хмурюсь, а в груди какое–то тревожное ликование. В поход, в поход… Эх, еще бы недельку подготовки, да пушчонок полную батарейку, да спаренных зенитных пулеметов… Вперед, на запад, вперед!

А вокруг сияющие глаза и настороженные лица. В голове колонны зарождается шорох. Минута, другая — и шорох вырастает в шум. Движение тысяч ног и сотен колес.

— Как говор горного ручья, — отмечает комбат–пять Платон Воронько.

— Ох, и нэ згадуй мэни про та Карпаты, — перебивает его комбат–два Кульбака.

— Не нравится? А на Западе, в Европе, есть горы и повыше, — смеется Петя Брайко. — Хочешь, карту покажу? Полюбуйся, Петро Леонтьевич!

И заливается веселым смехом, а Кульбака чертыхается.

«Все комбаты здесь. Ну что ж, хорошо. Вперед!» И я пускаю застоявшегося коня рысью, обгоняя обоз и пехоту, как это любил частенько делать на марше наш незабываемый комиссар…

Покрикивания обозных, говор, смех… Еще минута — и над вытянувшейся за селом колонной взмыла и понеслась над Полесьем звонкая партизанская песня.

Шумит, шумит наш горный поток по равнинному Полесью. Колонна уже вытянулась из села, когда я обогнал ее. За мною стайка связных и конные маяки батальонов. Пустили коней шагом.

И внезапно вновь загудела канонада по южной кромке Полесья. Надо уходить быстрее. Я стегнул коня. Через три километра галопа остановился, бросил поводья ординарцу:

— Дождусь тачанки здесь.

У развилки дорог — широкий пень дуба. Чем не кресло… Дорога, по которой шуршит позади наша колонна, лимитируемая средней скоростью воловьего шага, ведет на северо–запад. Лесная пустыня тянется более чем на шестьдесят километров. Только один островок — село Глинное — впереди.

Каково–то нам придется в этой глухомани?.. Обоз и людей мы кое–как подняли. С грехом пополам двинулись с места. Опыт подсказывал, что тренированный, боевой коллектив быстро втянется в поход. Надо только три — четыре дня марша, а потом дать один день стоянки — для устранения неполадок — и дело пойдет. Это в смысле физической нагрузки. А если бой? Тогда потребуется что–то более решающее… Как у нас с политико–моральным состоянием? Этот вопрос неотступно преследовал меня в последние дни. Но отодвигали его организационные дела. Не то чтобы никто не занимался политработой — в ротах регулярно принимали сводки Информбюро, мы привезли с собой из Киева целую кипу центральных и украинских газет, — однако этого недостаточно. Это — лишь «текущая политика». Она велась в те дни даже более оживленно, чем когда бы то ни было раньше. Сказывалось соприкосновение с частями Красной Армии. Немалую роль сыграла и «сотня резерва», которая прибыла вместе со мною. Среди новоприбывших было немало политработников: Андрей Цымбал, Иосиф Тоут, Славка Слупский… Но политработу — в широком значении этого слова — тоже надо организовать. Постоянную, углубленную. И это тебе не обоз. Тут на волах не выедешь…

Хорошо было деду: у него какой комиссар работал! А мы двинулись в рейд совсем без комиссара. Еще в Киеве я говорил об этом в ЦК вместе с генералом Строкачом. Тогда и возникла мысль о переходе на армейский принцип организации политработы.

— Теперь вам потребуются уже не комиссары, — сказал генерал, — а замполиты. По армейскому образцу.

Все это было очень ясно в Киеве. А как быть здесь?.. Подъехал начштаба.

— Карту, Вася.

И пень срезанного наискосок дуба быстро превратился в штабной столик.

Склонившись над ним, мы шарим по карте взглядом, стараясь понять, что же ждет нас впереди.

Леса, леса, бескрайние, угрюмые. Хлипкие мосточки через болотистые канавы и речушки, а впереди — река Горынь и впадающая в нее Случь. По берегам Горыни, повторяя ее изгибы, то по правому, то по левому берегу проходит рокада — железная дорога, еще находящаяся в руках у немцев: из Ровно на Сарны и далее на север, в Белоруссию — к Лунинцу и Барановичам. Городки и станции: Высоцк, Домбровица, Столин, Давид–городок.

— Железная дорога эта почти не работает, — подсказывает начштаба. — Со времен Сарнского креста.

— Видно, до сих пор она была не очень нужна гитлеровскому командованию. Но теперь?..

— Все ведь зависит от оперативной обстановки. Фронт приблизился…

Еще прикинули по карте, и, вскочив на коня, начштаба умчался вперед, к разведчикам. А я долго сидел на пеньке, пропуская мимо роты, и размышлял.

«…Войско у меня на вид какое–то несерьезное. Если глянуть на колонну с армейской точки зрения, прямо можно сказать — не в рейд двинулись, а на собственную погибель. Но сумели же вот эти хлопцы, галдящие в нестройных колоннах, одетые кто во что горазд, сковать в Карпатах восемь эсэсовских полков… Какой удивительный народ! Навстречу смертельным опасностям идут, а все — с шутками, улыбками, с милыми плутовскими искорками в глазах. Лишь у немногих, озабоченных текущими, постоянно требующими решений делами, сосредоточенны и суровы лица.

Можно и должно с такими хлопцами воевать и побеждать. Только думать надо хорошенько, заботиться о том, чтобы меньше терять в боях дорогих товарищей. Это — долг командира.

А комиссара?..

Его пока нет. И с заместителем по политчасти вопрос еще не решен. Годится ли для этой роли Солдатенко? Как люди его примут? На такую должность мало подбирать человека толкового, грамотного в военном и политическом отношении. Тут, кроме всех прочих качеств, необходимых командиру, требуется большая, широкая душа, чувство юмора, сердечность и вместе с тем несгибаемая воля…

Надо непременно еще понаблюдать за тем, как относятся бойцы к Солдатенко. Одно дело — личные впечатления и личные симпатии, другое — глаз и глас народа. Цымбал правильно раскусил Мыколу и правильно, мне кажется, «подает» его бойцам. Да и те вроде неплохо относятся к этому молчуну. Что немногословен он, это еще не порок для политработника. Политработа — не только в речах. Иногда одно слово, сказанное к месту и с душой, стоит самой блестящей речи. А главное — боевой опыт есть у Мыколы…»

И проезжая мимо третьего батальона, где издали, как дикий мак, на обочине дороги мелькал малиновый верх кубанки Цымбала, я кивнул ему:

— Андрей Калинович! Ты бы в пятом батальоне побывал. Народ там еще новый. Необстрелянный.

— Что? Командира надо? — с надеждой спросил он.