Петр Вершигора - Рейд на Сан и Вислу

* * *

В конце второго дня марша наша колонна подошла к восточному берегу Горыни — напротив города Столица. Разведчики уже ждали нас. Сведения, полученные ими, были довольно утешительны.

— Сплошной линии фронта нет. Но в городках и крупных селах гитлеровские гарнизоны, — докладывает Кашицкий.

— Явно очаговая оборона. Круговая, — добавляет Осипчик.

Конечно, если постараться, то можно было бы и проскользнуть между этими очагами. Но ощущалась потребность проверки боеспособности соединения, особенно новичков, в настоящем «деле».

Бывший Олевский отряд Федчука до сих пор участвовал только в засадах и мелких стычках. Многим командирам он не внушал серьезного доверия. Сам комбат Платон Воронько на мои вопросы только пожимал плечами:

— Кто ж их знает! Хлопцы вроде ничего, держатся бодро…

— А в глазах як? — спросил Солдатенко, уже понемногу входивший в новую для него роль замполита, хотя Киев пока и не прислал утверждения.

— Да в глазах большой лихости нет. Кроме того, бабы растравили. Со своими прощаниями да причитаниями.

— Как смотришь насчет Столина? — задал я прямо вопрос комбату.

— А чего же? Можно попробовать. Проведем сегодня ночью разведку…

— Нет уж, разведку вести некогда. Столин надо брать сегодня ночью. С ходу.

— Это посложнее. — Воронько почесал чуприну, сразу на глазах превращаясь из вихрастого поэта в рассудительного хозяина, вдумчивого комбата.

— Разведка проводилась, — поддержал меня начштаба Войцехович. — Правда, не из расчета на бой… Ты, Платон, потолкуй с Кашицким и Осипчиком. Возьми у них все сведения, а через час — полтора вместе с командирами рот давай к нам в штаб. Прикинем задачу вместе…

При подготовке боя за освобождение Столина расчет был на внезапность. Разведчики выяснили, что напротив города реку уже прихватило льдом.

— Хоть он и прогибается, но не трещит, — докладывал многоопытный Кашицкий. — Как в прошлом году на Припяти. Пехота может переправиться вполне благополучно.

Неясно было одно: как укрепился противник в Столине, есть ли там проволочные заграждения, дзоты? Сложность заключалась еще и в том, что нельзя по тонкому льду перевезти наши пушки. Да и в пехоте я сомневаюсь: сумеют ли Олевские хлопцы сделать быстрый и незаметный бросок?

— Попробуем, — сказал Платон, но как–то не очень уверенно.

В полночь начался бой. И сразу же, с первой минуты, стало очевидно, что дело пошло неважно. Батальон Воронько перешел реку быстро и незаметно ворвался на улицы города, но в центре, огороженном колючей проволокой, застрял, залег. Началась тягучая перестрелка. Изредка бухал наш миномет, сухим треском отзывались автоматы, новые противотанковые ружья выплевывали сразу по целой обойме.

— Продвижения нет, — сказал через полчаса начштаба.

— Плохо. Теперь их не поднимешь, — чертыхался Солдатенко.

Вдруг залпами зажвакали немецкие минометы, завыли скорострелки и вражеские станкачи.

— Контратака. Эх, дела! — вздохнул начштаба и предложил дать приказ об отходе.

Выслали связного, но он застрял на льду. А без приказа, как выяснилось потом, Платон Воронько не решился отходить. Обстановка говорила, что единственное наше преимущество — внезапность с каждой минутой все более и более теряется. Когда же олевчане, не выдержав контратак, стали откатываться, фашисты усилили по ним огонь из минометов и станковых пулеметов. Необстрелянный батальон побежал и оставил на льду раненого своего командира.

— Это же позор! — буркнул Солдатенко Цымбалу, всего второй день «комиссарившему» у олевчан.

И Цымбал сам вторично повел отошедшие роты на лед. Наши пушки с берега держали Столин на прицеле, роты двигались бесшумно, и, пока они маскировались в темном лозняке, противник их не обнаружил. Но, как только фигуры бойцов зачернели на светлом ледке Горыни, по ним опять ударил шквал огня. Через несколько минут батальон снова откатился назад.

Но задача все же была выполнена: раненого комбата вытащили волоком, положив его на большой тулуп, который легко скользил по льду. Однако при этом и Цымбал получил ранение, правда легкое, позволявшее ему остаться в строю.

На следующую ночь, обойдя Столин с севера, наши отряды форсировали Горынь. За сутки крепенького мороза лед прибавил прочности настолько, что колонна свободно могла перейти на западный берег реки. Только для тяжелых телег и пушек пришлось сделать узкий дощатый настил.

Ступив с настила в сторону, я вышел на темно–зеленый прозрачный паркет первого льда. Гляжу как зачарованный вниз и чувствую, как под ледяным панцирем сердито ворчит Горынь. Упругие гитарные струны гудят подо мной. Позванивают на стремнине быстрые струи… И вдруг словно покачнулась земля. Лед прогнулся.

— Товарищ командир. Шли бы вы по настилу, — сказал старший сапер Яковенко, мастер партизанских переправ.

По настилу двигалась пушка. «Вот куда ты уже попал, подарок киевских рабочих», — подумал я и зашагал вслед за нею.

В те несколько коротких минут, что я провел на западном берегу Горыни, все видимое пространство было покрыто черными фигурами бойцов, озабоченно перебиравшихся через реку. А из лесу молча выползали все новые и новые. Спокойно, деловито разбирались люди в темноте, и каждый находил свое место, выполнял свое дело. Даже новички не путаются под ногами и не нарушают слаженности движения.

В трех — четырех километрах за Горынью проходил тракт. И сразу за ним — железная дорога. На ней было заметно необычное оживление. Разведчики, высланные еще днем и поджидавшие нас в рощице недалеко от переезда, сообщили: за день по железке прошло более десятка эшелонов.

— Цифра небывалая на этой однопутной рокадной дороге. Что думаешь, начштаба?

— Надо с ходу атаковать. Не сегодня–завтра тут будет фронт.

— Днем?

— Сейчас.

Через полчаса, после небольшой перестрелки, мы уже прошли через переезд, охранявшийся мадьярами. Под копытами свежеподкованных коней запела звонкая дорога.

— Начнут теперь наши быки разъезжаться ногами, скользить на гололеди, — намекает помпохоз Федчук.

Я помалкиваю…

На рассвете расположились в селе Колодно, в полутора десятках километров западнее Столина. Наше соединение уже бывало в этих местах в феврале 1943 года.

— Пересекаем свой старый маршрут, — говорили многие командиры. — Только тогда с Князь–озера шли мы с Ковпаком и Рудневым на юг, на Западную Украину.

Колодно и его окрестности расположены на слегка всхолмленной местности, за которой дальше, на север и на запад, простирается низменная равнина. Там на десятки и сотни километров чавкают, пузырятся бескрайние Пинские и Каширские болота.

С переходом рокады путь на запад был открыт. Теперь, если на рубеже Горыни фашистское командование и попытается воссоздать фронт, нам не страшно. Мы уже будем западнее его. Но перед нами расстилался другой, не менее трудный для нас фронт: вязкий, непроходимый фронт болот и топей, с отсечными позициями осушительных каналов, волчьими ямами бездонных трясин и густой чащобой непроходимого мелколесья.