О. ПИСАРЖЕВСКИЙ - Дмитрий Иванович Менделеев

***

Менделееву предстояло быть в Гейдельберге гостем у химика Бунзена. Но Бунзену в то время было решительно не до Менделеева. Когда молодой русский химик был ему представлен, Бунзен не только не был в состоянии заинтересоваться его планами, но вряд ли даже вслушивался как следует в то, что ему говорили, поскольку это никак не относилось к охватившему его, в тот период, увлечению.

Перед самым приездом Менделеева в Гейдельберг Бунзен принял участие в опытах своего друга, физика Кирхгофа, по разложению света, испускаемого раскаленными парами различных веществ.

Лучи света разной окраски, разного происхождения, проходя через прозрачную призму, по-разному отклоняются от прямого пути. Со времен Ньютона это не было новостью. Новым было то, что линии видимого спектра лучей, испускаемых каждым светящимся химическим элементом, всегда одинаковы и всегда находятся в определенном месте на длинной полоске спектра от фиолетовой до темнокрасной его части. Эти линии оказывались постоянным свойством каждого элемента.

Как всегда, обнаружение нового свойства вещества открывало неожиданные горизонты в смежных отраслях знания и, как мы увидим дальше, сыграло важную роль в гениально предсказанном Менделеевым открытии новых элементов. Еще раз физике удалось подтолкнуть развитие химии. Вместо сложных исследований с помощью химических реактивов оказалось возможным сразу обнаруживать элементарные составные части химических соединений по анализу света пламени, в которое была введена крупинка или капля раствора испытуемого вещества.

Можно было мгновенно определять наличие самых ничтожных примесей к веществам, считавшимся химически чистыми. Одной трехмиллионной доли миллиграмма натрия оказывалось достаточным для получения резкой двойной желтой «натриевой» линии спектра. Считавшийся одним из самых редких элементов – литий – оказался в действительности одним из самых рассеянных, он обнаруживался повсюду, даже в табачной золе. Спектроскоп, сделанный из двух старых подзорных труб, сигарной коробки и стеклянной призмы, наполненной жидким сероуглеродом, мог рассказать, из каких элементов состоит хвост кометы, возможна ли жизнь на Марсе, или в атмосфере этой планеты есть ядовитые вещества.

Но главным было не это. После того, как было точно установлено положение в спектре отдельных линий всех известных химических элементов, каждая новая неизвестная линия могла означать только одно – присутствие в пробе неведомого химического элемента. Пойманные Бунзеном две тонкие голубые линии соответствовали новому элементу, который он назвал церием. Темнокрасная и фиолетовая линии, не замечавшиеся раньше, выдали ему же присутствие среди испытуемых веществ еще одного неизвестного элемента – рубидия.

Подобные поиски были доступны всякому. Они казались неограниченно широкими: кто мог сказать, сколько еще неведомых элементов есть на свете! Вскоре эта охота за элементами стала всеобщим спортом.

Множество честолюбивых молодых физиков и химиков, и просто любителей, жгли перед спектроскопом брызги океанской воды, ткани животных, листья деревьев и трав и всевозможные минералы. Не прошло и года после первых публикаций Кирхгофа и Бунзена, как англичанин Вильям Крукс, сжигая колчедан, увидел в спектре его пламени великолепную зеленую линию неизвестного элемента. Он назвал его «таллий», что значит «зеленая ветвь».

Если бы Менделеев пожелал заняться этой новой областью исследований, его встреча с Бунзеном прошла бы, надо думать, по-другому. Но для этого Менделеев был слишком постоянен в осуществлении своих планов и не склонен легко бросаться по следам чужого успеха. Он не собирался отступать от своей главной задачи, которая, как мы знаем, предусматривала, в конечном итоге, отыскание ключа к важнейшему свойству атомов любого элемента, кто бы их ни открывал, – свойству соединяться с другими атомами.

Когда речь зашла о возможности поработать в лаборатории университета, для Менделеева нашлось место только в том отделе лаборатории, где толпились университетские школяры. К единственным порядочным весам – главному инструменту задуманных опытов – устанавливалась очередь, как у фонтана на площади перед ратушей. Поэтому Менделеев тотчас стал искать предлога, чтобы расстаться с лабораторией Бунзена.

Этот предлог он нашел без труда. Рядом с ним сосед по столу сосредоточенно чадил сернистыми соединениями. Их запах вызывал у Менделеева боль в груди. С видом сожаления, что ему приходится покидать столь славную лабораторию, Менделеев выразил свою признательность ее хозяевам за их радушие, но сообщил, что неудачное соседство вынуждает его, однако, искать уединения. Его никто не удерживал.

Очень довольный своей дипломатией, Менделеев снял крохотное помещение для собственной лаборатории. Это было легко потому, что приезжие практиканты составляли привычную статью дохода местных жителей. Почтенные бюргеры готовы были рекламировать Гейдельберг, Геттинген, Лейпциг, как рекламировались лечебные воды или тирольские отели: «Отличные виды!», «Превосходные профессора!», «Свободные лаборатории!» Сарайчик, который Менделеев снял под лабораторию, его вполне устраивал. Здесь не было больших удобств, но задуманные им опыты и не требовали ничего, кроме точных измерительных инструментов. А их можно было заказать недалеко – в Париже, у знаменитого механика Саллерона.

Мсье Саллерон сдержан и учтив. Маленькая лавочка, в которой он в те времена принимал посетителей, была расположена в тихом квартале Парижа, на «Мосту в Лоди», такому же сухопутному, как Кузнецкий Мост в Москве. О существовании предприятия мсье Саллерона не подозревала шумная толпа, заливавшая ежедневно Пассаж – дворец мишуры и рынок роскоши для модников всего мира. Скромная вывеска Саллерона не искала дешевой известности. На всем континенте и на островах не было ученой знаменитости, которой не довелось бы вдыхать здесь доносившиеся из-за перегородки кислые запахи медных опилок и не высказывать тонких похвал искусству мастеров Саллерона.

С теми, кто работает только руками, принято говорить свысока. Мсье Саллерон отгораживался от уколов самолюбия черным сюртуком негоцианта. За его любезной замкнутостью невозможно было угадать фанатика, способного ночь напролет прилаживать стрелку к какой-нибудь необычайной конструкции указателя прибора, которую он придумал днем, в беседе с клиентом. Если его приборами были недовольны, он презрительно поджимал губы. На долгом опыте он убедился, что очень мало людей знает, что им нужно.

Менделеев хорошо знал, что ему нужно, и со второго визита Саллерон принимал молодого магистра из Петербурга в кожаном фартуке – отличие, которым он удостаивал немногих. Это было уже после того, как Менделеев забраковал все разновески к его весам.