О. ПИСАРЖЕВСКИЙ - Дмитрий Иванович Менделеев

Он показал, положив апельсин на чашку весов, как, вывесив груз и взвесив разновески, можно точно взвешивать на неточных весах, если есть точные гири.

Саллерон взялся за тридцать пять дней изготовить разновески с необходимой точностью. Впервые он признался, что вытачивать их будет сам. В свою очередь Менделеев не скрыл от него, что весы с его разновесками послужат для изумительных опытов.

Весы – единственный прибор, по которому возможно судить о количестве вещества. Но в граммах можно непосредственно измерять и ту силу, с которой держатся друг за друга мельчайшие частицы жидкости! К одному концу коромысла весов вы привешиваете пластинку, уравновешиваете на другом конце ее гирьками и кладете ее на поверхность жидкости. Жидкость к ней прилипает. Чтобы определить теперь силу, необходимую для того, чтобы оторвать пластинку от жидкости, то есть для преодоления сил сцепления жидкости, надо постепенно накладывать на другую чашку весов все новую и новую тяжесть, пока, наконец, под ее действием пластинка не оторвется. Менделеев тут же показал, как это делается. Саллерон был удивлен, что у частиц текучей воды сила сцепления гораздо сильнее, чем у вязкого масла.

Они очень подружились.

Менделеев писал о Париже в далекий Петербург подруге своей сестры, институтке Феозве Никитичне Лещевой. Сестра его убедила, в свое время, в том, что письма, отправленные по этому адресу, будут читаться с особым вниманием…

«Народ, то-есть сами блузники, рабочие Парижа, – писал Менделеев, – это для меня было новое племя, интересное во всех отношениях. Эти люди, заставлявшие дрожать королей и выгонявшие власть за властью, – поразительны: честны, читают много, изящны даже, поговорят обо всем, живут настоящим днем – это истинные люди жизни, понимаешь, что встрепенутся толпы таких людей, так хоть кому будет жутко. Это класс, совершенно отличный от буржуазии, от торгашей: те сладки, вертлявы – просто французики, каких мы знаем, плутишки, барышники, не те, которым принадлежит история Франции. Ну, на месяц этих интересов хватит вдоволь…»

Через месяц и пять дней после своего первого появления здесь Менделеев увозил свои приборы, сделанные так, как это мог придумать только Менделеев.

Вскоре после возвращения в Гейдельберг он получил письмо из Парижа от своего приятеля молодого химика Олевинского.

«Саллерон очень Вас уважает, – писал Олевинский. – Он сказал, что большинство химиков – пачкуны».

Менделеев решил, что пришло время побеседовать с неведомым джином химии, услугами которого все химики пользуются, не спрашивая его имени. Этот благодетельный джин выступал под псевдонимом «химического сродства».

Введение этого термина в химию основывалось на том убеждении древних философов, что соединение, слияние разных веществ может происходить только тогда, когда соединяющиеся вещества имеют нечто общее, сродное. Но это настолько неопределенный признак вещества, что только на основании его невозможно с уверенностью все тела разделять на группы.

Что определенного можно сказать об особенностях, скажем, серы, которая легко соединяется и с металлами, и с кислородом, и с хлором, и с углеродом и образует с ними разнообразные соединения? Вот рядом с ней фосфор, – он сходен с ней по способности соединяться с кислородом и хлором, но с металлами и с углеродом либо не соединяется, либо дает соединения, сходные с самим металлом.

В чем же отличие атомов серы и фосфора? В чем их сходство?

По первому изданию «Основ химии» Менделеева, которое вышло в 1869 году, можно восстановить ход мыслей Менделеева в этом направлении. Он пишет:

«Химические явления определяются существованием взаимного притяжения разнородных веществ, подобно тому, как падение тел определяется притяжением их к земле».

Дальше он возвращается к этой аналогии с еще большей надеждой: «Астрономические явления – расположение светил в пространстве, движение Земли и планет около Солнца и др., объясняются, во многих своих частях, через знакомство с немногими законами, управляющими притяжением тел на далеких расстояниях. При уменьшении расстояния притягивающихся тел их форма, распределение массы тела в частях, самые свойства притягивающихся тел оказывают уже влияние на движение, возбуждаемое притяжением. При самом близком прикосновении эти отношения оказывают еще большее влияние. Таковы и есть молекулярные явления, происходящие на расстоянии, незаметном для глаза. Здесь влияние всей массы тела более или менее ограничено, масса тела удалена, и только прикасающиеся ее части оказывают взаимодействие. Расстояния здесь бесконечно малы, и потому явления притяжения иные».

Какие же, какие? Ответ отсутствует…

«Представления о природе химических процессов, – грустно замечает Менделеев, – имеют в себе много мечтательного, неясного, произвольного, вызываются общечеловеческой привычкой везде отыскивать борьбу и ее причины». Он сам прекрасно понимает, что «можно излагать всю химию, – нисколько не касаясь понятия о мере сродства разнородных элементов».

Но напрасно именно на таком подходе к химии настаивали из Петербурга друзья Менделеева.

Какое дело правоверному химику до судеб атома? Ведь эта неделимая часть абсолютно простого вещества не претерпевает никаких изменений при химических превращениях!

От Менделеева ждали, что со свойственной ему энергией и трудолюбием и он будет совершенствовать чудесное искусство превращений одних веществ в другие.

Но эти ожидания были основаны на недостаточно хорошем знакомстве с главной чертой исследовательского дара Менделеева. Это был, вероятно, самый беспокойный дар из всех, которые когда-либо доставались человеку науки.

Менделеев считал несовместимым два одновременных существования: свое и однажды взволновавшей его загадки. Загадка должна была уступить. Тем более, что, как ему казалось, он знал, как ее заставить открыться.

Он написал попечителю Петербургского учебного округа, отвечая на тревожный запрос о направлении его занятий в Гейдельберге, после отказа от работы у Бунзена:

«Главный предмет моих занятий есть физическая химия.

Первым предметом для занятий должно было по многим причинам выбрать – определение сцеплений химических соединений – то-есть заняться капиллярностью, плотностью и расширением тел…»

Он искал только там, где ему хотелось. И он нашел… Но на первых порах не то, что искал.

Огорчение, которое причинило петербургским друзьям Менделеева его временное отступничество от химии, как они ее понимали, исторически вполне объяснимо.

Вообще говоря, содружество двух родственных наук – физики и химии – зародилось достаточно давно, еще тогда, когда Ломоносов, открывая новую эпоху в науке, впервые взвесил все вещества и приборы до химического опыта, затем взвесил вещества, получившиеся после химических превращений, и таким, чисто физическим приемом доказал, что вещество не творится и не пропадает, что материя вечна. В 1760 году он писал в Санкт-Петербургскую Академию наук: