Карла Рэй - Божья девушка по вызову. Воспоминания женщины, прошедшей путь от монастыря до панели

Но Седжли Парк запомнился мне не только из-за Элис. Разумеется, я помню лекции и учебную суету, большие комнаты с высокими потолками, эхо шагов в главном холле. Были автобусные экскурсии и походы в Манчестерский университет на лекции, в том числе и на лекции о Фрейде. Из них я узнала, что маленькие дети тоже обладают сексуальностью и их потребность в тактильном контакте, тепле и любви, а также их исследования собственной чувственности являются формой аутоэро– тической сексуальности.

Однажды субботним утром Элис поручили обойти всех и сообщить срочное распоряжение настоятельницы. Не помню, о чем именно шла тогда речь, но меня настолько удивило это внезапное событие, что я оказалась захвачена врасплох: прямо передо мной стояла Элис и смотрела мне в глаза, вопросительно склонив голову и желая убедиться, что я ее услышала. Наверное, я должна была ответить на какой-то вопрос, но смогла лишь прошептать: «Красавица. Ты красавица». Как дурочка, я в упор смотрела в ее глаза и могла бы смотреть в них вечно. Элис спокойно выдержала мой взгляд, моргнула и, поняв, что не получит вразумительного ответа, ушла, а я осталась стоять, будто только что увидела призрак. Увы, я была неисправима! Элис шагала прочь, чувствуя спиной мой взгляд; каблуки ее стучали по паркету, широкие бедра покачивались.

Наступили летние каникулы, наполненные развлечениями, в том числе и концертами. Сестры часто разъезжались в свои монастыри в зависимости от волеизъявления их настоятельниц. Оставшиеся с удовольствием развлекали концертами посетителей и пожилых членов общины. Это было редкое время творчества и веселья. Несколько пьес были взяты из представлений предыдущих лет, проходивших где-то еще, но для меня они были новыми, и я много смеялась глупостям, с которыми мы выходили на сцену. Помню, что смех вызывал у меня боль – болели живот и лицо, привыкшее к слезам и чрезмерной серьезности. Я смеялась всему подряд, не в силах сдержаться, и тут же сгибалась пополам от боли, пока не наступало облегчение. В результате от смеха у меня начала болеть голова.

В то время Элис особенно веселилась, хотя не обращала на меня внимания. Только раз мы встретились лицом к лицу за кулисами театра, где слонялись без дела. Она любовалась шелковым материалом, прижимая его к лицу и примеривая в качестве головного убора. Шелк был ярко-красным, но она называла его настоящим именем – багряный. Такими были цветы растущих во дворе рододендронов. Я замерла, увидев, как прекрасно шелк подходил к ее темным бровям и глазам. Она превратилась в настоящую цыганку! Заметив меня, остолбеневшую от восхищения и слабо пытавшуюся улыбнуться, Эллис бросила шелк на пол и повернулась спиной ко мне. Я обиделась и едва не расплакалась. Я же просто помешана на Элис, а это неправильно, сказала я себе и придумала новое наказание – никогда больше не смотреть на багряные цветы рододендронов.

СЛЕДУЮЩИЕ два лета я провела вне монастырских стен, наслаждаясь великолепием английской природы. Со своими спутницами я гуляла вдоль высоких изгородей из многочисленных диких цветов, собирала букетики и наполняла корзины ежевикой. Я сидела под старыми деревьями на широких роскошных газонах, читала или делала наброски. Моими любимыми объектами были деревья – я рисовала их углем и карандашом. Они были так прекрасны! Их гордые обнаженные стволы, мускулистые руки-ветви, складки в их белой плоти, шепчущие листья… Как и в храме, когда поблизости оказалась Элис, мое тело забилось в конвульсиях экстатического наслаждения. Я не стала сдерживаться, поскольку меня никто не видел.

На фоне тех летних месяцев, что я провела с сестрами, которых видела недостаточно долго, чтобы запомнить по именам или в лицо, выделяется лишь одно крошечное событие. Я сидела за длинным обеденным столом среди радостных женщин, которые в тот момент шумно и с удовольствием разговаривали друг с другом. Я была чужой в этом необычном месте, и мне не говорили: «Привет! Рада снова тебя видеть!» – но кое-кто заметил мое отстранение. Это была пожилая, но довольно живая и опытная монахиня. Я никогда не замечала ее; она находилась в стороне, наполняя тарелки пирожками и не участвуя в беседах. Проходя мимо, она вдруг положила мне руку на спину между плеч. Это был такой теплый, такой невероятно добрый жест, что я помню его до сих пор. Мне стало намного легче – напряжение спало; ее тепло проникло в самую глубь моей души, сказав, что меня любят, что все будет хорошо. Я всегда легко краснела, и в тот момент вспыхнула из-за внезапно нахлынувшего сильного чувства, возникшего как благодать. Я повернулась, заметив улыбку на лице старой монахини, а потом она ушла – настоящий ангел в образе мудрой, молчаливой сестры.

В колледже мы прежде всего были монахинями, а потому не участвовали в общественной жизни и не слишком тесно соприкасались со студентами или светскими учителями. Все изменилось в один момент, когда в Седжли Парк началось наводнение после многодневного ливня. Тревога росла вместе с уровнем воды, поднимавшейся в садах: сначала она плескалась у стен во внутренних двориках, а потом начала струиться по полу колледжа.

И так случилось, что именно я, обычно столь непрактичная, догадалась, почему это происходит: стоки оказались забиты летним мусором. Вода все прибывала, а потому я решила действовать. В тот момент я находилась в коридоре вместе с преподавателем английского языка миссис Грин, женщиной пятидесяти лет, обладавшей сильным, лишенным всякой сентиментальности характером, и ее молодой подругой, тоже учителем. «Они достаточно взрослые, чтобы понять, что монахини – просто люди, с такими же телами, как их собственные», – подумала я, сняла платок, черный чепец и протянула им. Мой план был таков: выбраться через окно и нырнуть под воду, чтобы расчистить стоки. Я не могла себе позволить повредить хрупкие стежки и рюш чепчика, а платок препятствовал бы движению рук. Должно быть, в белом нижнем чепце и без волос я была похожа на персонажа комиксов. «Не страшно», – подумала я, подняла юбку, выбралась наружу через окно и опустилась под воду в поисках стоков. Довольно быстро я нашла один, затем другой, убрала мусор, вернулась тем же путем в здание и забрала сухие части одежды. Я вымокла насквозь. Уровень воды немедленно упал, по крайней мере, в той части колледжа, где были мы, и у меня появился повод чувствовать себя довольной. Я надела сухой чепчик и платок поверх мокрой одежды и прошла мимо других монахинь, учителей и студентов, вычерпывавших воду ведрами. Я чувствовала себя героиней, но о моем подвиге никто ничего не сказал. Что ж, чем меньше говорят, тем лучше!

В СЕДЖЛИ мы становились свидетелями умирания, смерти, а также безумия.