Артур Черный - Мир Всем Вам.

Статью читал я одну про беженку, — все дальше распаляется Костя. Он уже не смотрит на стол, как в самом начале рассказа, он ищет наши глаза. — Спрашивают ее: «Ненавидите ли вы чеченцев?» А она: «Нет! Я ненавижу русских! За то, что бросили! За то, что не помогли! Не пришли! Оставили!»…

«Зачем ты сел к нам? — горько думаю я. — Зачем испортил нам день?..»

Безмолвные, словно камни, мы хмуро смотрим перед собой и ничего не видим. Нам нужно прямо сейчас выпить водки, но никто не в силах поднять руки.

А этот всё не может остановиться:

— А те, кто издевался над русскими… С ними-то, что стало? Всех ли положили в боях? Всех ли извели в Чернокозово? Да, нет. Лишь малую часть. Остальных, как часто у нас, русских, бывает, простили. А те и сами не верили, эти прощенные, что такое возможно. Их жалели. Их не расстреливали. Им доверяли вновь. Давали в руки оружие. Примеров — любой счетовод собьется. Тот же «Восток» Ямадаева, та же СБ Кадырова. Да, вот только… — уже не успевает переводит дыхание Костя. — Вот только, когда их принимали, кто-нибудь вспомнил, в кого они хотели нас обратить? Кого они мечтали видеть у своего порога? Скотов подъяремных, рабов чернокостных…

…Мы сидим в дальнем углу кафе у разбитой кирпичной стены. За стеной свалился в канаву и тает от дождей безобразный глинобитный студень. Старый неухоженный сад медленно прокладывает себе дорогу во двор. В трещинах пола встают молодые побеги, на столах без боязни танцуют птицы…Ленивый постоялый двор. Мы завернули сюда хлебнуть какого-нибудь пойла, а попали в зал суда в час вынесения приговора.

У нашего самозваного судьи дрожит губа:

— …Хотели сделать нас рабами чернокостными! Как там, у Михалкова: «…Чтобы мы нужду терпели, наших песен петь не смели возле дома своего»! И это мы-то рабы?!. Мы, русские?!. Да, были рабы. Кого обманули, кого украли, заткнули рот, бросили в подвал и посадили на цепь. Были наши пленные, которым не выпало иной доли, как надрывать свою спину на благо других. Работать под побоями от света до света. Дохнуть от этих побоев, не заслужив и могилы…Да, были рабы. Но ведь бежали из плена, кончали жизнь самоубийством, ждали освобождения. Конечно, кто-то остался. Кого-то запугали, уговорили изменить вере и Родине. Были и такие. Но были единицы, были десятки, может быть, сотни. Но ведь не тысячи! Не тысячи!

Помните начало девяностых? С какими плакатами выходили на эти улицы? «Русские не уезжайте! Нам нужны рабы и проститутки!» Они думали, мы будем служить им, думали, приползем к ним на коленях. А только никто не приполз. Никого не сломили они своими угрозами. Никого не напугали своими бородами и автоматами. Эти русские, «рабы» и «проститутки», умирали здесь, голодали, были много раз избиты и изнасилованы, но не шли за милостью. Не бросались в ноги. Не шли, предпочитая смерть!..А вот собрались мы, наконец, а вот пришло время на равных поговорить с чеченцами! Ударили мы посильнее и… Что осталось от этих князьков, царьков и феодалов? Чем окончился наш разговор? А тем, что они сами бросились в ноги. Сколько чеченцев явилось с повинной на наш порог? Кто-нибудь считал? Нет. А я скажу: тысячи пришли! Да, многие были сильны. Многие сами предпочли смерть. Пересилили этот страх и остались горды. Не потеряли себя. А другие? «Лесные братья», «партизаны», «сепаратисты», «моджахеды»… Те, у кого не было русского духа! Да вон они, живы и по сей день! Вон они, что, имея в руках оружие, с этим же оружием просили у нас прощения…А вот у тех русских, кого убили они, у тех стариков, детей, женщин, мужчин, не было никакого оружия! Они и умирали, не имея средств себя защитить. Но не шли, задрав руки, в плен!..

Мы сидим потрясенные. У нас просто отнялись языки. Потому что мы — русские! И никогда мы не слышали такой правды!

Но он нерусский!!!

— Ты, кто по нации? — выдыхает напротив сосед.

— Татарин. Волжский татарин. Я был здесь в 93-м, видел весь беспредел…

— А как же… — вырывается у кого-то, но он не успевает закончить фразу.

Костя только сейчас подошел к самому главному:

— Сын у меня в первую участвовал… — ломается и падает его голос. — Но уже после погиб. Машина во дворе сбила. Умер там, где родился.

Он молча берет чужой, с водкой, стакан. Молча, не смотря на других, выпивает свой «третий» тост.

За столом слышно, как где-то на кухне возятся поварихи. Слышно, как булькает в Костином горле жидкая вонючая водка.

Непостижимый он человек! Едва переведя после стопки дух, татарин возвращает нам прежнее свое лицо. Темное и спокойное. Без прежней судороги и обнаженных зубов. Ему неловко, что сказал лишнего, а тем более упомянул о сыне. Он не хотел нас расстроить.

— Поесть не успеете, ребята. Не сидите, — виновато показывает он на охладевший завтрак.

Одни тянутся к тарелкам, другие к бутылке.

— А называешь себя русским, — без упрека роняет кто-то.

— Я просто пьян, — по-доброму улыбается он.

…Кончается наше время. Уже разобраны автоматы и заплачено за банкет.

— Тебе куда, Костя? — встаем мы, чтобы уйти.

— Кайнулла, — улыбаясь вновь, говорит он настоящее свое имя.

Но он не может подняться. Он пил меньше всех, но пьян за троих. Ему протягивают руку и отрывают от стула. Костя идет к выходу, опираясь на чужое плечо.

«Все-таки алкаш», — думаю я, глядя, как, шатаясь, он одиноко идет по пыльной улице Грозного. Бывший прилежный родитель, спившийся на нет гражданин, не состоявшийся в жизни судья.

Больше я никогда не встречал Кайнуллу. Маленького седого татарина однажды по пьянке назвавшегося русским. Миновал год моей службы, и я уехал из Грозного.

И если потом я вспоминал эту историю, то никогда не жалел, что не пришлось еще раз свидеться с Кайнуллой. Ведь он уже тогда сказал своё слово и этим лишил себя всякой цены. Да и что было делать за его столом, если я забыл, когда пил?

И все-таки, почему?.. Почему он забыл свою нацию и перебрался в наш стан? Только ли из-за того, что был пьян? Из-за того, что его сын был солдатом России, и его называли здесь русским?

Не знаю. И никак не могу ответить на этот вопрос.

…А может он просто верит в нас, русских? Может, ему просто не в кого больше верить?

Он — нерусский. И верит. А мы — русские, и не верим. Никак не верим в себя.

…Кайнулла. Если ты слышишь, если ты не потерялся в Грозном, поклон тебе до земли за пьяный тот разговор!

Июль 2004 года.

Северный Кавказ:

Лето изменило Грозный. Вдохнуло в него какую-то жизнь и скрыло с глаз безобразные наследство войны — громадные груды битого кирпича, искалеченные до уродства улицы. Потерялись в листве и больше не провожали твой путь мертвые окна домов. Как будто просветлели сплошь черные краски руин. И сгинула, потонула в дождях, тяжелая тоска унылой зимы.