Артур Черный - Мир Всем Вам.

Кто же вмешался тогда? И для чего? Ведь я не приглашал Господа на этот пустынный двор. Потому что никогда не верил в него. Не ходил в церкви, не исповедовался, не ждал никакого прощения.

Да, нет. Никто не вмешался. Просто я — неудачник! Безвольное существо, которое, имея при себе руки, не способно дважды нажать на курок.

…В тот вечер я узнал, что думает перед смертью самоубийца. Никакого пафоса, никаких высоких материй. Все очень просто: «Курок вниз».

…Интересно, когда я буду умирать в следующий раз, какая мысль будет последней?

И вот мне пришлось придумать любовь. Что-то подсказало мне, что если я не могу жить один, то нужно кого-то позвать в свою жизнь. Женщину. Ту, ради которой можно отказаться от следующей дуэли со своим автоматом. И ей совсем не обязательно знать об этой любви. Она должна быть и ничего больше. Как бывают на небе звезды, как случается у людей и горе, и счастье. И я нашел эту женщину. И мне действительно сделалось легче…

Но не могла существовать вечно выдуманная мною любовь. Её ведь никогда не было, она ведь никогда не являлась в Грозный. И вот ее подменила привычка. Привычка обходиться без любви. Однажды я вспомнил, что так уже было раньше, что если нет любви, можно жить без нее. И от её отсутствия вовсе не рушится мир. Этому когда-то меня научила Армия. И теперь я забыл даже сны, ради которых когда-то так торопил ночь. Ничего не осталось от моей любви. Оказалось, она была мертва в самом своем рождении.

Вот так. Прошла болезнь, а горе нет…

9 мая на параде нашей Победы погиб президент Чечни. Весть о его гибели в один день облетела половину земного шара. Хрупкий мир, который в течение этих месяцев строил первый президент российской Чечни, рухнул в какой-то час. Словно по всей республике дали выпить живой воды загибавшемуся бандитскому подполью. Еще не были справлены последние тризны, а уже с новой силой застучали на улицах Грозного автоматы. Потянулись в горы новые толпы желающих пограбить наши колонны. Рванули обратно в лес многие нестойкие «гвардейцы» покойного президента. Словно повернуло вспять время. Еще весной, в апреле и мае, нас не убивали так часто на эти улицах. Еще вчера можно было вести счет всем обстрелам. А что теперь? А теперь вновь начали пропадать люди. Кого не удавалось отыскать в первый день, через неделю находились сами; изуродованные, расчлененные, на дне нефтеколодцев и выгребных ям. Проще было опознать убитого, когда на трупе болтались обрывки какой-нибудь формы. Сложнее, когда штатские штаны и рубаха. Вновь забрызгали кровью обочины дорог самодельные фугасы и мины. Их ставили по ночам, а приводили в действие утром. Чаще всего подрывались на них саперы и инженерная разведка. Что до ошибки, на которую не имеет права сапер, то не всегда подтверждалась эта истина. Ошибались. И по два, и по три раза подряд. И не всегда платили за это оторванными ногами. Кому-то везло, кому-то нет. Обычный закон войны. В Бога верили все. Но редко кто признавался в этом. Меньше саперов подрывались остальные вояки, кадыровцы и милиция. Этих стерегли на рынках, на блокпостах, у больниц, в разных глухих углах. Им чаще стреляли в спину и реже в лицо. Иногда от фугасов перепадало проезжавшим колоннам и случайным прохожим. Последним просто за то, что шли или ехали мимо. Однажды погиб какой-то гражданский. Прибывшая его опознавать старуха причитала только одно: «Последний! Последний сынок мой!..» Где умерли или погибли другие, никто не спрашивал.

Больше и охотнее всего убивали ночью. Если днем смерть еще стеснялась своего выхода в свет, то ночью не стало от нее никакого спасения. Мы уже позабыли прежнее время весны, когда была новостью какая-нибудь бестолковая ночная перестрелка, когда кто-то случайно слыхал про пробравшихся в город боевиков. Теперь с наступлением тьмы бандиты ставили на уши весь город. Там обстреляли комендатуру, здесь подорвали блокпост, в соседнем переулке расстреляли ночной наряд, пробрались в дом местного милиционера, вырезали семью, завербовали нового камикадзе, отправили на тот свет еще несколько душ… Не пересчитать. В горах стояло сплошное светопреставление. Там валили, валили и валили… Как-то мы наладили тайную связь с нашим армейским штабом и сами взялись считать. К их потерям прибавляя свои. Мы думали, такого не может быть!.. Не верили сами себе и запрашивали вновь вчерашние цифры. И снова всё подтверждалось. Выходило, что Республика выдает по сорок-пятьдесят гробов и похоронок в неделю. Одних только военных и милиционеров. Ничего себе конвейер!.. А включали телевизор и слышали прежнюю ерунду: «Удачная спецоперация… Незначительная перестрелка… Налаживается мирная жизнь…» Какая там мирная жизнь?!. В один день в каком-то районе с одного двора вытащили из нефтеколодцев шестнадцать трупов!

А мы? Разве сидели, сложа руки? Нет. Торчали на площадях, ставили заслоны на улицах, шастали в комендантские патрули. Недосыпали каждую ночь. Но вечно не успевали. Вечно на шаг отставали от боевиков. Почему-то они легко обходили все наши засады, разгадывали любые наши ловушки. И всегда стреляли первыми. И редко, чтоб не по цели.

Оказалось, это так сложно — дождаться утра. Мы поняли вдруг, как безмятежен наш день со всеми его несчастьями. День, который целиком проходил на ногах, средь уличных развалин, в одной упряжке с ОМОНами, СОБРами, ВВ, СБ, ФСБ, — всеми, кого вмещал в себя город. День, на который нам всем не хватало сил. За одной зачисткой следовала вторая, за второй третья, и не было столько людей, чтобы справиться с Грозным. И даже приходившие на помощь армейские части Северного, Ханкалы, Урус-Мартана, Шали, и те не могли ничего изменить. Огромный город поглощал всех. Чем больше нас собиралось в нём, тем больше было зачисток, тем больше мы не успевали и уставали…Но прекращал свои издевательства день, и в город вползала ночь. И раздавала билеты на все заслоны и блокпосты.

О, ночи Грозного!.. Многосерийные фильмы ужасов, которым не будет конца. Ночи, сделавшиеся смертельным нашим испытанием, нашей бессрочной вахтой. Сколько хороших снов упустили мы в жизни охраняя Минутку, сколько зеленых лун прокатилось над нами, пока мы держали Сунженские мосты… Сколько мы вытерпели дождей, сколько перенесли туманов, сколько крови отдали комарью… И всех мы проклинали больше врагов.

Но они стоили себя, эти ночи! И те, кто заплатил жизнью во тьме, не нашли бы за них более подходящей цены. Потому что Грозный ночью — это картина достойная таланта! Их можно награждать золотом, всех художников-самоучек, кто когда-то трудился над этим полотном. Подносил снаряды, наводил стволы, ронял с неба авиабомбы. Всех, кто не жалел себя, создавая этот шедевр.

…Черный-черный город. Выходишь за ворота как в дикий лес. У обочин в человеческий рост бурьян, за обочинами, прописавшиеся в квартирах деревья. Километр вперед, километр назад, — ни одной бродячей души. Только камень да пыль. Ни одного фонаря на согнутых столбах, ни одного огонька в разнесенных дворах. Раскатанные под ноль дома, засыпанные стенами и крышами улицы. А по улицам ходит страх. Невозможный могильный страх, с которым справится только рассвет. А между домов шныряют дикие пули. Они несутся из тьмы и валят любого с самых устойчивых ног. А над городом висит бешеное эхо канонады — обязательный поздний концерт спятивших батарей…Город Страшной Ночи! Киплинг, ты не видел его. Он начинается не за Делийскими воротами, он начинается здесь, в трех километрах от Ханкалы. Ты просто перепутал дорогу и не оказался у нужных стен. Но ты умер, Редьярд, и нет тебе судьи по твоим делам…Но я допишу за тебя неоконченный твой рассказ. Я поставлю точку в столетней этой истории.