Антанас Венцлова - В поисках молодости

Казис говорил, что его издательство опубликует целую серию антифашистских книг, сперва его самого, а потом Бутку Юзе, Жвайгждулиса [37] Жвайгждулис (Снарскис) Казис (р. 1906) — поэт-антифашист, переводчик «Двенадцати» А. Блока. (в том числе переведенную им поэму Блока «Двенадцать»). Все это привлекало и радовало меня. Казис еще больше вырос в моих глазах.

Самой Ригой, насколько я понял, Казис был недоволен — и здесь полно мещан и бюргеров, которые заботятся лишь о своей теплой конуре. Но в Риге, что ни говори, политические условия легче, латвийская общественность с симпатией относится к литовским эмигрантам, убежавшим от Сметоны и Вольдемараса. Эмигрантов много, они уже ссорятся, обвиняя друг друга в неудачах Таурагского восстания, и ищут, кто так легко, без сопротивления, отдал власть из рук «настоящей демократии» фашистам. Казис с горечью вспомнил о рижском «конгрессе» эмиграции, который показал политический авантюризм и моральное падение многих из них. Кроме эмигрантов в Риге, без сомнения, действуют и агенты сметоновской охранки.

Кажется, опасаясь этих агентов, он не хотел водить меня по городу. А я впервые оказался в столице Латвии и жаждал как следует осмотреть ее. Город показался мне больше и внушительнее Каунаса. Обширные парки, правда, в это время года без листвы, широкая незамерзшая Даугава, по которой плыли пароходики и буксиры, готика Старого города, музеи — все это поражало меня, видевшего лишь Мариямполе, Клайпеду и Каунас.

Однажды вечером Казис повел меня в так называемый «клуб художников», где-то в Старом городе. Открыв кованую дверь, мы очутились в готических сводчатых комнатах, от которых веяло глубокой древностью. Под сводами висели стилизованные фонари, а за столиками сидели латышские писатели, художники и актеры. Все это казалось романтичным. К нам подсел еще не старый человек с длинной гривой, которую он постоянно отбрасывал назад. Он подал мне худощавую руку с длинными пальцами и представился:

— Никлаус Струнке.

Струнке в то время был одним из виднейших латышских графиков. С ним была его жена. Мы выпили по чашке кофе с коньяком, и друг Казиса, который, как мне сказали, оформлял и его книги, делился последними рижскими новостями. Потом он заговорил о Чюрленисе, которого обвинял в технических недостатках, но считал большим художником. Показывал балетмейстера за соседним столиком, который, по его словам, нюхал кокаин, и спрашивал, что такое фашистская власть. Он сказал, что по рассказам Казиса трудно ее себе представить.

Потом мы выпили еще несколько рюмок коньяку и, развеселившись, покинули клуб. Струнке хвалил Казиса и благодарил меня, что я его посетил, — тот давно уже рассказывал о моем предстоящем приезде.

Вернувшись в Каунас, я довольно быстро получил и альманах «Буря». В начале альманаха была напечатана моя «Земельная реформа». Это меня очень обрадовало. Дальше были помещены произведения Боруты и Монтвилы, переводы Есенина, Уитмена, латышских писателей, статьи Марка Аронсона, самого Боруты и других. Если употребить современное выражение, альманах политически не имел ясного направления. Но он был антифашистским и выражал в стихах и статьях недовольство положением, сложившимся в Литве.

Мы получили из Риги и другие произведения Казиса, изданные издательством «Буря», — «Дом № 13» и «Мутный ветер над пашнями». Первая книга являла собой небольшой гротескный роман, в котором Казис изображал «подвиги» литовской охранки. Сам заголовок недвусмысленно указывал, о чем шла речь в романе (в Каунасе в доме № 13 по Лесной улице находилось здание охранки — туда попадали многие арестанты, где их избивали и пытали). Сборник рассказов «Мутный ветер над пашнями» был полон протеста против фашизма. Эти книги с жадностью читали все, к кому только они ни попадали.

В университете, наряду с уже раньше основанным обществом студентов-гуманитариев, был организован кружок студентов-литераторов. Некоторое время я был в нем председателем. Собрания проходили нерегулярно, на них каждый, кто хотел, читал свои творения или просто выступал. Поначалу у кружка не было четкого идейного и эстетического направления. Пожалуй, только с осени, когда кружок переименовали в «Экспресс» (так назывались мои стихи, вошедшие в сборник «На улицах рассвет»), мы стали острее критиковать романтиков и символистов, пропагандировать «модернизм», который для нас самих еще не был понятен. Одни из нас все больше склонялись к умеренному реализму, другие говорили о конструктивизме, экспрессионизме и других «измах», вычитанных из случайных книг. Юозас Балдаускас, всесторонний знаток, читал нам доклады о формальном методе в литературоведении и о конструктивистах. Другие же шпарили «лекции» о немецком романтизме и Новалисе…

На собрания кружка, чтобы послушать «поэтов» и прозаиков», приходили не только литераторы, но и посторонние люди — любознательные студентки. Бывали писатели из города.

Одним из самых интересных членов кружка был Пранас Моркунас. [38] Моркунас Пранас (1900–1941) — поэт и переводчик, погибший при обороне Москвы. Этот белокурый человек с круглой плешью, значительно старше нас, когда-то был добровольцем буржуазной армии. Он ходил в длинной поношенной солдатской шинели, в гимнастерке. Считая наиболее значительной деятельностью для человека тушение пожаров, Моркунас служил в пожарной команде. Услышав сигнал, днем и ночью он хватал сверкающую каску пожарного и спешил на место бедствия. Он обожал литературную работу и за мизерную плату переводил для различных издательств книги, которые в те годы легче всего было издать: «Графа Монте-Кристо» Александра Дюма, «Лицо во мраке» Эдгара Уоллеса и других.

Весной 1928 года кружок студентов-литераторов начал издавать газету «Студент». Это была небольшая газетенка в 8—12 страниц, которую организовал даже не кружок, а несколько активных парней. Первую скрипку в ней играл студент-гуманитарий, о котором раньше никто не слышал, — Генрикас Блазас. [39] Блазас Генрикас — журналист, вначале либерал, в конце жизни реакционер, умер в США. Это был очень высокий и очень худой человек, в очках, с высоким лысым лбом, испорченными зубами. Он был не без способностей, профессора предрекали ему будущность ученого. Блазас был красноречив, он мог говорить часами и ничего не сказать. Я познакомился с ним, когда он уже сидел в комнатке деревянной лачуги по улице Донелайтиса, в редакции «Студента», и готовил к печати второй номер. Интерес к газете был большим. В первых же номерах редакция сумела привлечь в число сотрудников некоторых профессоров. Владас Дубас писал легкомысленные новеллы про влюбленных студенток (тем, кто знал его как серьезного ученого, это, пожалуй, было неприятно). Балис Сруога публиковал остроумные статьи по вопросам культуры. Часто писали Гербачяускас, иногда даже Казис Бинкис. Газета публиковала интервью с виднейшими писателями того времени — Вайжгантасом и Киршей, Бинкисом и Вайчюнасом, [40] Вайчюнас Пятрас (1890–1959) — поэт-символист, драматург, работавший и в советской литературе. Гирой и Миколайтисом. Каждый писал все, что хотел. Мне газета нравилась потому, что в ней можно было довольно свободно (разумеется, насколько позволяла цензура) высказываться по вопросам университетской жизни и культуры. Правда, уже в первых номерах Балис Сруога в неподписанной статье громил Костаса Корсакаса за его статью в «Культуре», а сам Блазас и кое-кто еще выступали за чистое искусство. Но мы относились к «Студенту» как к общей трибуне различных (только не клерикальных и не фашистских) взглядов, и нам казалось, что все идет как надо.