Антанас Венцлова - В поисках молодости

В этом потоке хороших, неважных и просто плохих фильмов постепенно стали появляться образцы нового содержания и новых стилевых исканий. Это были советские фильмы, в числе которых потрясающее впечатление произвел «Броненосец «Потемкин» Сергея Эйзенштейна. Он появился у нас спустя несколько лет после его выхода в свет, потому что цензура долго не пропускала его на экран. Цвирка очень любил фильмы «Мать» по Горькому и «Чапаев». Песенка из «Веселых ребят» «Кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет» стала популярной во всем Каунасе.

…Ну, а каунасские книжные лавки?

Каждый раз, проходя по Лайсвес-аллее мимо книжных магазинов, я останавливался у витрин, а то и проходил внутрь. Самым крупным магазином был «Фонд печати», который сам издавал книги. Книжный магазин «Наука» торговал советскими изданиями. В этом магазине можно было встретить тех, кто интересовался советской литературой. Устроившись в углу, какой-то русский эмигрант философствовал о советской литературе. Он утверждал, что видел издание Льва Толстого, в котором всюду, где Толстой написал «бог», большевики вставили «нарком», а где был «ангел», там теперь напечатано «комиссар». Подобные россказни казались нам смешными. Заходили мы и в немецкий книжный магазин, через который мы выписывали левые журналы. В киосках продавали белогвардейский рижский орган «Сегодня» и парижский «Последние новости». Когда к власти пришел Гитлер, прогрессивная литература исчезла из немецкого магазина. В Каунасе было и несколько букинистических лавок. Здесь можно было встретить разных чудаков, которые рылись в стопках книг, — вечных студентов, мелких чиновников. Самую большую букинистическую лавку на улице Гедиминаса держал некто Ляонас. Здесь часто бывал знаменитый Поворотникас, совершенно обнищавший «журналист». Он гордо восседал рядом со столиком Ляонаса, выпускал из носа дым, заложив ногу на ногу в дырявых башмаках.

— Одного человека признаю — Толстого. А все остальные — мерзавцы, — философствовал Поворотникас.

— Почему мерзавцы? — тихо протестовал Ляонас. — Всякие бывают…

— Нет! — отрубал Поворотникас. — Честное слово, только Толстой человек.

Помолчав, он продолжал:

— Посмотрите на меня — что со мной люди сделали!.. На кого я похож?.. Неужто можно ходить в таких башмаках? А я хожу. Мерзавцы кругом… Но золото, господин Ляонас, блестит и в грязи, верно?

— Золото блестит, — говорит Ляонас. — А вот грязь можно вставлять хоть в золотую раму — не заблестит…

Да, улучив минуту, я любил заходить в книжные магазины и укромные лавочки!

Вождь клайпедских нацистов Нойман, которого сметоновское правительство выпустило из тюрьмы, работал не покладая рук. В январе 1939 года в городе открыто проходили демонстрации по случаю шестилетия гитлеровского режима. Может быть, мы бы вздохнули полегче, скажи нам кто-нибудь тогда, что уже прошла половина срока, отпущенного историей Гитлеру. Улицы, словно в Германии, заполнили штурмовики. В гости прибыл начальник тильзитского гестапо Грефе и прочие «деятели». Посланные из Германии инструкторы почти на виду у всех вооружали нацистские организации и готовились к «решающему» дню.

Не трудно себе представить, что пережили в эти дни литовские патриоты. Правительство до последних дней скрывало от общества грозящую опасность. Но после того, как Гитлер в марте захватил Чехословакию, даже самые наивные оптимисты лишились иллюзий. И вот 22 марта 1939 года разнеслась жуткая весть — правительство согласилось передать Клайпедский край Германии.

Республику охватило беспокойство. Все чувствовали, что Гитлер не остановится у границы Клайпедского края, а если сегодня и остановится, то эту границу перешагнет завтра. С особым ужасом ощутили это мы, жители Клайпеды. В Берлине еще шли литовско-германские переговоры, а у нас в городе уже началась паника. Никто не мог сидеть дома, все вышли на улицы, и паника ежеминутно увеличивалась. Говорили, что через час-другой появятся вермахт, гестапо, что немцы уже перешли Неман. Многие плакали на улице, подняв кулаки, угрожая Германии, открыто ругали власть. Оставив в Клайпеде все свое имущество, литовцы убегали из нее, как из зараженного чумой района. Но нашлись и такие «патриоты», которые, дожидаясь гитлеровской армии, вывесили на своих домах заранее приготовленные флаги со свастикой. Предательство буржуазии, как всегда в подобных случаях, было ясно всем — пускай правит сам черт, мы и с ним договоримся.

День отъезда из Клайпеды был одним из самых тяжелых в моей жизни. Гитлеризм, об ужасах которого мы слышали по радио, читали в газетах, был все-таки далеко от нас — где-то в Германии и даже на фронтах Испании. Теперь он схватил за глотку Литву и для начала, как тогда говорили, выгрыз ее легкие. Если Вильнюс называли сердцем Литвы, и Сметона легко отказался от этого сердца, то теперь у Литвы не стало легких. Сможет ли она жить дальше? Не пробьет ли час ее окончательной гибели?

Неведомая, грозная судьба ждала Литву, ее народ. Неизвестное будущее ждало моих учеников, к которым я привязался и которых полюбил за эти несколько лет.

(После Отечественной войны я мало кого встретил из них. Некоторые работают врачами, некоторые стали учеными. Большинство парней-клайпедцев были мобилизованы в гитлеровскую армию и убиты в войне.)

С трагическим чувством я вернулся в Каунас. Весь город гудел словно улей. Никто не скрывал своей ненависти и презрения к фашистской власти. Думающие люди знали, что над Литвой нависла угроза и что только существенные перемены в стране и тесные связи с Советским Союзом могут спасти Литву от полной гибели.

Литовское правительство, чувствуя всеобщую оппозицию, пошло другим путем — решило напугать народ, введя «Закон о чрезвычайном положении», угрожая смертными казнями и тюрьмой. Это, конечно, было не в новость. В правительство включили христианских демократов и ляудининков, словно этот маневр мог спасти положение…

В Каунасе мы временно остановились у тестя. Увы, места здесь было мало, а людей много. Мы принялись искать квартиру. Плата, как во всех городах, была страшно высокой. Мы обошли десятки домов — найти квартиру в Каунасе оказалось невозможным.

Каждый день, встречаясь с Пятрасом и другими товарищами, я снова пытался включиться в жизнь Каунаса. Но неожиданная перемена места, испытания последних месяцев меня совсем выбили из колеи. В литературной работе я всегда нуждался в душевном спокойствии, а его не было.

Что же делать? Как включиться в сопротивление? Выходил альманах «Просвет», друзья поручили мне его редактировать, начиная с третьей книги. Я помню шумные совещания о так называемом «Фонде культуры». Идея была не новая — мы хотели по примеру других государств (скажем, Латвии) основать организацию, которая собирала бы средства на развитие литературы, искусства, музыки. За все время своего правления буржуазия с презрением и равнодушием относилась к культуре. Наша прогрессивная интеллигенция уже давно поняла, что литература и искусство помогают нации выжить во времена потрясений. Я помню, что на одном совещании мы обсуждали даже способы действия этого фонда в том случае, если бы Литву оккупировали нацисты или Польша. Но эта идея тогда так и не была осуществлена.