Юрий Владимиров - В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945

…Когда стало темно, санитары закрыли окна барака маскировочными щитами и включили свет. В 23 часа его выключили, но все еще долго вели разговоры. Мне рассказали, что данный госпиталь предназначен для лечения травмированных и раненных на работе или в лагерях военнопленных, в основном советских. В нем еще в Первую мировую войну находились на лечении российские военнопленные. Недалеко от Шморкау есть большое братское кладбище, где похоронены умершие здесь в 1914–1918 годах, и там установлен памятник, сооруженный оставшимися в живых.

…Скоро выяснилось, что в нашей палате есть еще двое пленных из Каменца; один – из рабочей команды, дислоцирующейся в Визе, пригороде Каменца, а другой – работавший на стекольном заводе. По их рассказам, в каждой из этих команд находится примерно столько же людей, как в нашей команде № 1062, но условия жизни и труда у них значительно хуже, особенно на стекольном заводе. Там пленные не могут организовать дополнительно съестного. Кроме того, им приходится работать возле горячих плавильных печей и дышать вредной шихтовой пылью и копотью. Прибавки к питанию за работу во вредных условиях мизерны. По существу, эта рабочая команда является штрафной. Фельдфебель Хебештрайт периодически отсылал туда провинившихся или неугодных ему пленных.

18 июля мне исполнилось 22 года. Этот день прошел у меня очень скучно: нечем было заняться, кроме как спать или просто лежать в палате, ходить по территории госпиталя, наблюдая за жизнью местных жителей. Очень хотелось есть, но ничего, кроме скудной казенной еды, не предвиделось.

В этот день единственным хорошим событием стало предложение одного из «земляков» постричь мою изрядно заросшую голову. Он усадил меня в умывальнике на стул, укрыл плечи маленьким полотенцем и постриг под польку.

К этому времени во все палаты принесли несколько последних номеров власовской газеты «Заря», которые до наступления отбоя удалось просмотреть и мне. В них коротко упоминалось о том, что «доблестные немецкие войска ведут успешное наступление на Курском выступе», где в районе Прохоровки произошло очень большое танковое сражение, в котором большевики якобы понесли огромные потери в танках и живой силе.

В воскресенье после завтрака я увидел, что возле проходной собирается группа пленных с ведрами, лопатами и другим инвентарем. Переводчик группы предложил мне присоединиться к ним: они собирались полить цветы и подправить цветник на братском кладбище русских военнопленных времен Первой мировой войны. Я не раздумывая согласился.

Через час с небольшим, преодолев примерно 5 километров, мы были на месте. Братская могила была засажена цветами, ее обрамляли два ряда деревьев, а в центре стоял обелиск из серого гранита. На обелиске виднелось изображение Георгиевского креста, посредине российский герб с двуглавым орлом и короной, а ниже – надписи «1914–1916» и «Господу возвышу печали моя». На гранитном основании обелиска было начертано: «Русские пленные – своим товарищам». На обратной стороне обелиска две последние фразы были воспроизведены по-немецки. Увиденное потрясло меня до слез.

Мы пропололи сорняки на могиле, подправили ее лопатами и полили цветы. Мне снова довелось побывать на этой могиле 10 августа 1978 года с супругой Катей и дочерью Наташей.

Когда я возвращался в палату, меня догнал мой лечащий врач. Он сказал, что я не должен был без его разрешения покидать территорию госпиталя и тем более заниматься физическим трудом, ведь болезнь еще не прошла и может обостриться. Пришлось извиниться перед врачом и пообещать ему строго выполнять его предписания. Наконец вечером 29 июля врач разрешил мне со следующего дня ходить на работы вне госпиталя.

Утром 30 июля, попив чаю, я отправился к проходной и встал в строй пленных, которых отправляли из Шморкау на работу в соседние с ним деревни. На улице нас уже дожидались немецкие «заказчики». Скоро к строю подошел офицер – начальник госпиталя по хозяйственной части, и переводчик по-военному доложил ему, что 20 советских военнопленных выстроены для использования на работе вне территории госпиталя. Затем в сопровождении переводчика офицер обошел строй, внимательно осмотрел каждого и отправил обратно двух пленных, которые ему чем-то не понравились.

После этого нас выпустили из проходной. Большинство пленных уже бывали у своих «заказчиков» и поэтому быстро ушли вместе с ними. А вот мне и еще двум новичкам пришлось немного подождать. Наконец, спросив, могу ли я хоть немного говорить по-немецки, и получив обстоятельный ответ, меня с радостью забрал солидный мужчина в шляпе с пером и в солдатских сапогах. Судя по его очень здоровому лицу и телу, я тут же предположил, что это находящийся в отпуске военный или жандарм. Он назвал свое имя – Фриц, хлопнул меня по плечу и повел с собой.

По дороге, вынув из портсигара, где лежали несколько сигарет, хозяин закурил одну из них, но мне не предложил. Мы разговорились. Фриц, оказавшийся человеком хорошо эрудированным, попросил меня рассказать о себе, что я и сделал, но кратко. Фриц, как оказалось, был крестьянином. Он заметил, что, как и все крестьяне и помещики в Германии, не может свободно распоряжаться тем, что имеет, – власти все строго учитывают: и собранный урожай, и скот, и птицу. Он не имеет даже права зарезать или продать курицу или свинью без разрешения сверху. Нельзя уменьшать поголовье живности, особенно коров и лошадей, а также сокращать площадь возделываемой земли. Всю произведенную сельскохозяйственную продукцию сдают государству в количестве, которое не должно быть меньше, чем количество, установленное для выдачи продуктов по продовольственным карточкам. Разумеется, в объем сдачи не входит нормированное количество фуража и других кормов для имеющегося в хозяйстве и учтенного поголовья скота, птицы и молодняка. Но в итоге получается так, что почти весь вечерний и утренний надой молока сразу приходится сдавать на ближайший маслозавод. Конечно, кое-кому удается на свой страх и риск утаить от государства часть продукции и живности, но очень малую. Несмотря на такие трудности, немецкие крестьяне цепко держатся за свой веками сложившийся уклад жизни и работают упорно и добросовестно.

По мнению Фрица, в Советском Союзе крестьяне, объединенные в колхозы, не заинтересованы в добросовестной работе, так как не являются собственниками. В этом и заключается разница между «немецким и советским социализмом» в сельском хозяйстве.

Мне хотелось поспорить, поддержав колхозы, но я побоялся это сделать, поскольку не обладал соответствующим запасом слов. Кроме того, Фриц сообщил еще, что за использование пленных все «заказчики» отдают госпиталю определенное количество продуктов – в основном картофель и овощи. Он сказал также, что независимо от национальности очень уважает образованных людей, особенно тех, кто выучил иностранный язык в учебном заведении или самостоятельно.