Игорь Шалимов - Я — легионер, или Восемь лет в европейском футболе

Со страшными криками я ворвался в раздевалку, открыв дверь ударом ноги, и начал расшвыривать все, что попадалось под руку, — стулья, столы, чью-то форму… Л затем, не прекращая ора, бросился в туалет, где, запершись, просидел около часа. И лишь после этого, немного успокоившись, уехал домой.

На следующий день я направлялся на тренировку с тяжелым сердцем, предвидя нелегкий разговор с тренером. Но Земан поразил меня своей невозмутимостью. Спокойно взглянув на меня, словно ничего и не произошло, он самым обычным тоном спросил: «Пойдешь на тренировку или на массаж?» Я сказал, что предпочитаю массаж, он кивнул и направился к другим игрокам.

Но всеми остальными этот случай обсуждался долго. Что сказать сейчас, по прошествии нескольких лет? Конечно, я был кругом не прав, в свои 22 года не зная, как себя вести. Я не владел собой, не смог сдержаться под грузом усталости и нервного напряжения.

Теперь я понимаю, как мне повезло в том, что все это случилось именно в «Фодже». Истерика не поломала моей карьеры благодаря тому, что в своей команде я занимал прочное положение. Место в основном составе мне, игроку международного уровня, было гарантировано, никто из тех, кто сидел на скамейке запасных, не мог заменить меня. Короче говоря, я не испытывал никакой конкуренции, что в конечном счете спасло меня, ибо руководство клуба посчитало, что я слишком ценен, чтобы сразу наказывать меня.

В «Интере» подобное никогда не сошло бы мне с рук. На следующий же день я мог бы оказаться на скамейке запасных, где в таком клубе подчас сидят игроки ничуть не ниже классом тех, кто выходит на поле. Вернуться оттуда в основной состав необычайно трудно, поэтому можно только догадываться, с какими проблемами мне пришлось бы столкнуться. В любом случае жизнь моя существенно осложнилась бы.

Но в «Фодже», к счастью, все было значительно проще. Тренер и президент вошли в мое положение, списали истерику на молодость. В душе я, понятное дело, во всем винил Земана: мол, загнал он меня, а я сам все правильно делаю. Тем более что незадолго до этого, почувствовав накопившуюся усталость, я попросил тренеров дать мне отдохнуть, оставить в запасе на матч-другой. Земан пропустил мою просьбу мимо ушей и, как я сейчас понимаю, поступил совершенно правильно: не дело игрока лезть со своими пожеланиями и советами в вопросы, которые решает тренер. Но в тот момент я был на него зол. Что делать: 22 года — горячая голова.

Домашний матч с «Ромой» — первый после моего срыва — я пропустил. Мы проиграли — 1:2. После этого в чемпионате наступил короткий перерыв, и руководство, обсудив со мной ситуацию, отпустило меня на три дня в Москву.

Вернулся я как ни в чем не бывало. Как видно, по молодости мне вполне хватало трехдневных отпусков. Полностью забыв обо всем, я был готов к новым подвигам.

Долго ждать не пришлось: первый же матч после моего возвращения мы проводили в Бари. Вот это уже настоящее дерби — пулийское (Пулия — это область, в которой расположены два города). В общем, одна из важнейших игр сезона для болельщиков обеих команд. В матче первого круга (том самом, накануне которого я дал свое первое интервью) мы уверенно победили — 4:1. Соперник мечтал о реванше, мы же, напротив, собирались развить успех.

Мы вновь начали хорошо, повели в счете, а потом я забил свой самый красивый гол: получил мяч в двадцати пяти метрах от ворот и, не раздумывая, ударил с левой ноги. Ударил без разбега, сделав лишь один шаг, и потому сам удивился, с какой сумасшедшей скоростью полетел мяч. По идеально прямой траектории он прямо-таки вонзился в «девятку», а вратарь даже рук поднять не успел.

От счастья я лишился сил и упал на колени. Ко мне подбежали три товарища, опустились на колени рядом со мной, и мы крепко обнялись. Потом встали и пошли к центру. Так закончился мой кризис. А игру мы довели до победы — 3:1.

За полтора месяца до конца чемпионата начались разговоры о моем переходе. Кажется, всем вокруг было ясно, что в «Фодже» я не задержусь.

Обо всех переговорах я в основном узнавал из газет. Главных претендентов было шестеро: «Рома», «Лацио», «Парма», «Наполи», «Сампдория» и «Интер».

Первым объявился «Наполи». Я встретился с одним из руководителей клуба, и мы вроде бы обо всем договорились. Но президент «Фоджи» Казилло, который, как я уже говорил, был не в лучших отношениях с неаполитанским коллегой, наотрез отказался отдавать меня своему врагу. И для пущей убедительности заломил огромную цену — 17 миллиардов лир, то есть 13-14 миллионов долларов. Что ж, синьор Казилло знал, что делает. Я действительно был в то время в центре всеобщего внимания. По итогам сезона меня назвали лучшим иностранцем Серии А. Популярный журнал «Гуэрин спортиво» включил меня в символическую сборную чемпионата. И, как оказалось, расчет президента был верен: нашлась команда, решившаяся выложить за российского игрока такие сумасшедшие по тем временам деньги.

Подобное мог позволить себе далеко не каждый клуб. Большинство претендентов, узнав о цене, снялись с торгов: для «Пармы», «Сампдории», «Лацио» я в то время был не по зубам. Только суперклуб мог осилить такую сделку.

И тут возник «Интер».

Президент «Интера» Эрнесто Пеллегрини пригласил меня к себе домой на ужин. Приглашение было сделано заочно, через одного из его подчиненных, так что до этого ужина мне не приходилось ни встречаться, ни разговаривать с этим известным и влиятельным человеком. Мы познакомились, он представил меня своей супруге, которая, однако, не приняла участия в нашей трапезе. За столом компанию нам составил генеральный директор «Интера» Пьеро Боски.

Позже я узнал, что мое знакомство с синьорой Пеллегрини было продиктовано не только и не столько обычными требованиями этикета, сколько практической необходимостью (если слово «практической» уместно в данной ситуации). Дело в том, что супруга президента обладала (по крайней мере, так говорят) уникальным даром определять характер и судьбу человека по сто почерку. Поэтому каждого игрока, которого Пеллегрини намеревался пригласить в «Интер», он приводил домой, а хозяйка при знакомстве протягивала гостю свой альбом и просила его написать что-нибудь на память. Любитель исторических романов не найдет эту сцену необычной: дамский журнал был неотъемлемой частью светской жизни минувшего столетия. 

Естественно, каждый охотно выполнял просьбу синьоры Пеллегрини. Я украсил ее альбом русской записью, содержания которой, сколько ни силюсь, припомнить не могу. А ведь эта запись, вполне возможно, сыграла некоторую роль в моей судьбе: изучив мой почерк, супруга президента сочла, что я подойду «Интеру», и дала мужу добро на переговоры. Позже я узнал, что иногда она выносила иное суждение, и президент даже несколько раз слушался ее советов, отказываясь от своих планов насчет приобретения того или иного игрока. Правда, тогда речь шла о незначительных контрактах и не самых важных футболистах. Не думаю, что мнение синьоры Пеллегрини могло бы оказаться определяющим в моем случае, когда на кону стояли такие огромные деньги. Тем не менее, мне было приятно узнать, что я с успехом прошел, так сказать, всестороннюю проверку и сдал, сам того не подозревая, письменный экзамен.