Диего Марадона - Я - Эль Диего

Только-только я приехал, как сразу же присоединился к группе ребят, уже работавших в Эсеисе. Процесс уже пошел, и впереди нас не ждала легкая жизнь… Они совершили турне, которое началось как через жопу в Колумбии и феноменально закончилось в Германии. И тут же — две ничейки. Я приехал играть, как просил меня Билардо; он показался мне искренним, и я пообещал идти с ним до конца.

Отборочный цикл к чемпионату мира начался в Венесуэле. Легко? Легкие только мячи на вес, для нас же не было ничего легкого! Могло показаться, что соперник был слаб, но в тот раз против нас играли не 11 футболистов, а больше. Только таким образом я могу объяснить сегодня то, что произошло… Все началось с того, что как только мы приземлились в Сан-Кристобале, поднялась дикая суматоха. Конечно, полицейские там тоже присутствовали, но это были венесуэльские полицейские, и им было наплевать на безопасность футболистов сборной Аргентины. Один сумасшедший выскочил мне наперерез, и двинул по правому колену так, что даже сам Джентиле не смог бы сделать этого лучше. Он убил меня, он просто меня убил! Я еле-еле вполз в отель в сопровождении доктора Эдуардо Мадеро и остальных, напуганных до смерти. Этот сукин сын разбил мой мениск!

Всю ночь, предшествовавшую матчу, я провалялся на кровати с ледяным компрессом на колене. Я не смог заснуть до пяти утра. Сперва травма показалась мне пустячной, но потом боль все усиливалась и усиливалась. И в конце концов в этом проклятом матче все те соперники, что меня опекали, непременно лупили мне по правому колену. Я говорю сейчас «проклятый матч», потому что победа в нем стоила каждому из нас полутора яиц: в итоге мы все-таки победили со счетом 3:2, с нетерпением дожидаясь финального свистка.

После этого нам предстоял матч в Боготе, против Колумбии 2 июня. Такого давления я не испытывал никогда в жизни! И все-таки матч закончился в нашу пользу: 3:1; нам уже казалось, что наш путь выстлан розами, но ничего подобного, ничего подобного…Большинство из футболистов той команды, включая меня, никогда ранее не принимали участия в отборочном цикле. И я по-прежнему считаю, что если бы мы проиграли там, в Боготе, то остались бы за бортом мундиаля.

На следующей неделе мы выиграли дома, на «Монументале» у Венесуэлы. Но нас имели по полной программе, до боли в кишках. Я ничего не мог понять! Мяч был у Троссего — его освистывали; мяч получал Бурручага — его освистывали тоже; он переходил к Клаусену — и снова свист… Это было ужасно, и хотя мы выиграли 3:0, два мяча забили лишь в течение четырех последних минут.

Два матча против Перу, которые в итоге решили все, были кошмарными… кошмарнейшими! Первый, 23 июня в Лиме, стал матчем Рейны… Я говорю так потому, что уже весь мир знает о том, что этот парень загнал меня до смерти. В одном из эпизодов я неудачно распорядился мячом и выскочил за пределы поля просто, чтобы перевести дух. Так этот сумасшедший отправился вслед за мной! Когда же я продолжил играть, эта головка члена повторила все то же самое, только уже на другой стороне поля. А мне ведь рассказывали, рассказывали… У каждого есть свои средства и приемы, но я всегда применял другие. Каждый делает то, что может, нет? Но этот парнишка просто озверел… Он просто осыпал меня ударами. Хорошо, он играл у себя дома, а на следующей неделе их ждал матч в Буэнос-Айресе. Что я должен был ему сказать? Что там его убьют?… По прошествии времени, пережив все это, я пришел к выводу, что мне нравится, когда меня опекают вот так — один в один, потому что я мог обыграть их — быстренько, одним движением — и выйти к воротам. Когда же соперники применяли зонную опеку, мне было гораздо труднее. Но то, что делал Рейна… Подумайте только, что когда на Кубу мне прислали мяч с автографами всех перуанских футболистов с пожеланиями скорейшего выздоровления, его роспись также стояла там… С ума сойти: этот сукин сын достал меня даже в 40 лет, в Гаване!

После этого матча последовала игра в Буэнос-Айресе, 30 июня, в которой мы и завоевали путевку на Мундиаль. Мамочка, сколько нам пришлось пережить! Испуг, который я испытывал в тот вечер на «Монументале», мне больше не доводилось испытывать никогда в жизни, и сейчас я думаю, что на футбольном поле со мной такого уже не приключится. Но как такое могло быть, старик? Мы играли хорошо, впервые мы действительно играли хорошо, а получилось так, что в двух контратаках нам забили два гола, два гола в первом тайме… Мы говорили с Пассареллой, мы ничего не понимали… По дороге в раздевалку мы переругались между собой, потому что понимали, что проигрываем только из-за наших собственных ошибок. В перерыве Карлос ничего не сказал нам про голы, ничего вообще про случившееся в первом тайме; он кричал нам, чтобы мы обо всем забыли, чтобы мы начали все заново, чтобы мы вышли биться за путевку на мундиаль… и чтобы мы перестали заниматься херней!

Но я знал, что это будет нелегко, слишком уж мы нервничали. С нами происходило то же самое, что и в матчах с Парагваем и Венесуэлой… И мы вышли как на последний бой. Тут же Паскулли забил первый мяч, но этого было недостаточно. В один из моментов, после единоборства, я посмотрел на электронное табло, которое показывало 23 минуты. Я сделал одну передачу, посмотрел опять — было уже 32! Перуанцы, сукины дети, они ускорили часы или что?! И когда уже оставалось 10 минут, мы разыграли ту комбинацию — Пассарелла, Гарека… фиг его знает, кто еще! Я так и не понял, кто забил гол, но мне под руку подвернулся Педрито Паскулли, и я с ним обнялся, я обнимался со всеми подряд… Но его забил Гарека, иначе бы мяч прошел мимо.

До того момента я уже стал думать о слове «переигровка», и моя душа разрывалась на части. Физически я был просто разбит, с этим проклятым правым коленом: я мечтал ударить по мячу и вогнать его в угол, но он до меня не доходил… К счастью, в конце концов нам это удалось. Мы завоевали право играть на мундиале в Мексике, и тогда, клянусь моей матерью, я сказал Гареке: «Вот так, именно так мы победим в финале чемпионата мира: с огромным трудом, но победим!».

Команде не хватало сплоченности. Нельзя сказать, что мы не понимали того, что хотел от нас Билардо; мы прекрасно это понимали, но никак не могли раскрепоститься, освободиться. И кроме того, начался бардак.

Я считаю, что Пассарелла так и не принял то, что я был единственным «титуларом»1 и капитаном команды Билардо. И тогда он начал оказывать давление. В одном из своих выступлений на страницах журнала «El Grafico» он заявил: «Или я — титулар, или не буду выступать за сборную». Это было в октябре 1985 года. Я устал от всей этой богадельни, от ревности и интриг, и решил высказать все, что я об этом думал… Я собрал пресс-конференцию в Неаполе и выступал на ней как капитан, хотя и не как истина в последней инстанции, не поговорив предварительно ни с Билардо, ни с Пассареллой. В этом вопросе я был посередине. Для Билардо вроде бы единственным «титуларом» был Марадона. Я считал, что Билардо обо всем ясно высказался в самом начале, и не знал, что об этом думал Даниэль. Единственное, что я мог ему сказать как своему другу за пределами поля и партнеру по команде, как игроку и человеку, что здесь на первый план вновь выходит тема о взаимном уважении. И я думаю, что Даниэль знал о том, что Билардо относился к нам с уважением с момента вызова на матчи отборочного цикла. Что было потом, я уже не знаю — обещал он ему что-нибудь или нет — проблема была в том, что они им следовало договариваться между собой. Но, судя по тому, что я читал в газетах, что рассказывала мне моя мама по телефону из Буэнос-Айреса, я твердо был уверен, что здесь не обошлось без подводных течений. Даниэль хотел быть «титуларом», и мы — все те, кто играл и тренировался вместе с ним плечом к плечу и видел, что он борется за право носить футболку аргентинской сборной как лев — прекрасно знали, что он прирожденный победитель. И тогда я спрашивал себя: почему он заставил нас переживать своим заявлением о том, что его никто не любит, даже Билардо?