Диего Марадона - Я - Эль Диего

Хорошо, у каждого тренера есть свои любимые игроки. Во времена Менотти, если кто-нибудь трогал Пассареллу, поднимался всеобщий вой, и мы все прекрасно понимали, потому что Даниэль был капитаном, человеком, с которого сдували пылинки, как раньше с Хьюсмена. Один раз я отказался выступать за сборную Менотти, но не из-за места в ней и не из-за стиля, а только потому, что считал, что все игроки в ней должны быть примерно одного уровня. К тому же потом я вернулся. Поэтому я не хотел критиковать Даниэля за то, что он делал, потому что он был великим игроком, и я не собирался указывать ему, что нужно делать. Единственное, о чем я мог его просить как капитан и партнер по команде — чтобы он уладил все как можно более аккуратно. В глубине души он прекрасно понимал, что и так является «титуларом», потому что он был лидером, потому что он столько значил и на поле, и за его пределами. Мы в нем нуждались, в нем нуждались все аргентинцы.

Я попросил Даниэля лишь о том, чтобы решение принимал он сам, без посторонних. Я хорошо его знал, а потому еще раз повторил, что во всем этом что-то не так, хотя и не знал, что именно. Если бы я это знал, то сразу же сказал бы ему, так как мне нравилась и нравятся ясность в делах.

Я не знал и не хотел знать, был ли тот случай капризом, но мы всегда с уважением относились к тому, что говорил тренер. Я спрашивал себя: почему теперь все должно измениться? Так как Даниэль был в числе 22-х игроков сборной, и прекрасно понимал, что он значит для команды, было совершенно не нужно, чтобы Билардо сказал ему: «Ты — титулар». Он был «титуларом» всегда.

И тогда я высказался: «Нельзя, чтобы тогда, когда нам следует объединиться, продолжалась вся эта история за и против Билардо, за и против Менотти. Вы, что, не понимаете, что таким образом мы сами себя уничтожаем? Я остался за бортом мундиаля в 1978 году: нас было 25 человек, и трое должны были уйти. Одним из них был я, но все равно я благодарен Менотти за все, что он для меня сделал».

Пока продолжалась вся эта история, мне выпало столкнуться лицом к лицу с Пассареллой, но на поле: «Наполи» против «Фиорентины» во Флоренции, 13 октября. Всю неделю итальянские газеты делали из нашей дуэли, схватки настоящий балаган. В итоге мы сыграли вничью 0:0, пожали друг другу руки, и я сказал то, что на самом деле думал в тот момент: «Я не понимаю всей этой шумихи, всей этой полемики… Даниэль — мой друг, мы друг друга очень любим… И для меня он — безусловный игрок основного состава сборной Аргентины. Этого вполне достаточно, вам не кажется?». Он сказал что-то в этом роде, и история пошла дальше…

Помимо всего этого бардака в то время я переживал волшебные моменты. Несмотря на поврежденное в Венесуэле колено, из-за которого врачи чуть ли не подрались, споря, нужно меня оперировать или нет, я продолжал двигаться вперед… В те дни мы обыграли «Ювентус», о чем мечтали все неаполитанцы, а я забил гол. Для того, чтобы все наконец-то поняли, раз и навсегда, я еще раз повторил то, о чем уже говорил: «В настоящее время, между «Наполи» и сборной Аргентины я выбираю сборную». Да, я так сказал, но это вовсе не означает, что я не собирался умирать за «Наполи», когда выходил на поле в его футболке.

В то время речь шла о том, какие игроки останутся в сборной до мундиаля, какие нет, и кого в итоге вызовут на сбор. Я готов был лечь грудью за каждого, потому что вместе мы проглотили столько шипов… Паскулли, Гарека, Вальдано, Камино, Фильол, Гарре, Бурручага, Понсе. И также я публично заявил, что мне хотелось бы, чтобы к нам присоединился Рамон Диас; я был уверен в том, что при Билардо он станет совсем другим игроком. Он был игроком для Билардо, так же, как и Боча, Бочини.

С ним мы отправились в то самое турне, когда мы провели два матча против Мексики, в ноябре 85-го. Ну и мужик же этот Боча! Он был моим кумиром с детства, я всегда мечтал о том, чтобы сыграть рядом с ним… И у меня никак это не получалось… Мы были с ним на представлении Agremiados2, после чего они принимал участие в турне, предшествовавших отборочным матчам, и я думал, что теперь мы сыграем вместе, но опять ничего не вышло… Поэтому впервые это случилось там, в Лос-Анджелесе. Он был одним из новичков и «Бичи» Борхи тоже.

Борхи я знал еще с момента его выступления за юношей «Архентинос». Тогда они очень быстро понялись в первый дивизион, затем столь же быстро скатились вниз, так как были чересчур дерзкими, и в то же время без царя в голове. Им нужно было получить по мозгам, чтобы понять, что играть в первом дивизионе — это совсем другое дело. К сожалению мы, аргентинцы, всегда нуждаемся в том, чтобы создавать себе кумиров и раздувать их до невообразимых размеров… И еще тогда, в то время я говорил, что Борхи не нужно так возвышать. И по хоу матчей Мексике я кричал ему, чтобы он играл в команде, что его финты бесполезны.

И вот так шло создание команды, всегда с проблемами, всегда под давлением. Сказать правду? Нас никто не любил…

К счастью и еще раз благодаря доктору Оливе я спасся от скальпеля: проклятое правое колено, которое сделал знаменитым тот чокнутый венесуэлец, не нуждалось в оперативном вмешательстве. Но у меня были другие причины для беспокойства.

Я пытался защищать группу игроков, среди не которых не было из ряда вон выходящих, но зато все они вкалывали до смерти, бились как могли. И настал час истины. Я хотел, чтобы Билардо уважал их не только как футболистов, но еще и как личностей. Он не мог не взять на мундиаль Барбаса, Фильола… В феврале я попросил его, чтобы он озвучил список, чтобы наконец обнародовал его, и мы бы смогли работать спокойно. Я сказал ему про Рамона Диаса, а он даже не отправился на него посмотреть… Поэтому, когда говорят, будто я ставил и убирал игроков из сборной… ну, е-мое!

В марте 86-го я был готов получить по шапке. Билардо приехал в Неаполь, и единственное, о чем я тогда беспокоился — это о своей форме… Кроме того, он отправился во Флоренцию к Пассарелле, словно Даниэль никуда не уходил из сборной… Тогда я отращивал бороду, и именно с тех пор говорят, что моя борода — это плохой знак! Но в тот раз я решил оставить ее по просьбе своей сестры Лили, которая хотела видеть меня с бородой мачо… Так она мне и сказала: борода мачо.

Впереди нас ждало несколько товарищеских встреч, и по этому поводу меня доставали даже в раздевалке «Наполи»; один из партнеров по команде, Пенсо, сказал мне, не боимся ли мы выглядеть шутами в матче с Францией… я хотел его прибить! Но в его словах была и доля правды, поскольку я не понимал, что мы делали, мы не были командой в полном смысле этого слова, а Билардо не приглашал никого из тех игроков, что мне нравились, как, например, «Толо» Гальего или Гуасо Доменеч.

Я ощущал себя одиноким, одиноким. Я даже думал о том, чтобы послать все к черту… Хорошо, что в те дни приехала моя мать. Раньше у меня гостили Турко, Лало, Клаудия, мой отец, другие родственники. А она была одна. И много раз, поднимаясь по утрам, я спрашивал ее: «Тота, а, что если мы вернемся, если мы пошлем все к черту?». В то время на меня обрушилось много всего, и я не был готов встретить все это так, как мне нравится — лицом к лицу.