Диего Марадона - Я - Эль Диего

Слава Богу, сегодня мы можем изобличить фарисеев, которые никогда не касались мяча, а только обманывали людей. Лаборатория, в котором делали мой анализ, подозревалась в махинациях, и не только из-за моего случая. Мой случай итальянцы никогда не стали бы расследовать. Этот допинг-контроль был местью, вендеттой, потому что Аргентина обыграла Италию, и хозяева Мундиаля лишились миллионов прибыли. После того матча в Неаполе Матаррезе, который был президентом Итальянской федерации футбола, смотрел на меня без улыбки и без огорчения; он смотрел на меня так, как это обычно делают мафиози. И тогда я подумал: «Как же трудно мне будет здесь дальше жить».

Только невежды могли заявить, что я извлекал выгоду из того зелья, что я принимал. Если я кому и вредил, то только самому себе, и это никак не помогало мне забивать мячи. К счастью, Бог не оставил меня, он все видел, и заставил кое-кого из служащих той лаборатории сказать правду о происходящем, чтобы все знали о том, что дело здесь нечисто.

Тем временем, в воскресенье, 24 марта 1991 года, сам того не зная, я провел свой последний матч за «Наполи»: в Генуе мы проиграли 1:4 «Сампдории», и единственный гол с пенальти забил я. Самый печальный гол в моей жизни.

Мое возвращение в сборную было отложено. Я не смог сыграть против Бразилии, но судьба еще только готовила мне сюрприз. Мы встретились с «Коко» Басиле, встретились…но через два с половиной года! Итальянская федерация футбола дисквалифицировала меня на 15 месяцев, тяжелых и незабываемых. За это время я многое переосмыслил, думая обо всем. Обо всем, но только не о том, что я вернусь так, как впоследствии вернулся…

США-94

Сегодня я настаиваю — мне отрубили ноги

Единственная правда о мундиале-94, о которой умолчал Даниэль Серрини, состоит в том что никто мне ничего не обещал; это ложь, что ФИФА сначала предоставила мне возможность делать все, что я захочу, а потом обманула меня, устроив антидопинговый контроль. Это вопиющая ложь!

Единственное, о чем я попросил Грондону, когда уже все закончилось, это то, чтобы все имели в виду, что я не пытался извлекать какую бы то ни было выгоду, я просил, чтобы мне позволили закончить этот мундиаль, мой последний мундиаль. Раз уж они разрешили это испанцы Кальдере в Мексике четырьмя годами ранее, то почему бы им не сделать то же самое для меня, вот о чем я их просил… А вместо этого мне дали по голове, впаяв мне полтора года за то, что я принимал, сам того не зная, эфедрин, который принимают бейсболисты, баскетболисты, игроки в американский футбол в США — как раз там, где были и мы… Самое плохое, что мне никто не сообщил о том, что эфедрин входит в мой рацион, хотя все вокруг знали, что он абсолютно не нужен для того, чтобы лучше бежать и лучше играть.

Я прибыл на Мундиаль абсолютно чистым, потому что знал, что это последняя возможность сказать моим дочерям: «Я — футболист, и если вы меня не видели в деле, теперь вы сможете это сделать». Именно поэтому я отпраздновал свой гол в ворота сборной Греции таким криком. Я хотел сказать всему миру о том, что мне не нужны наркотики для того, чтобы взять реванш и показать, насколько я счастлив! И поэтому я плакал, и буду плакать, потому что мы были чемпионами мира, и у нас отняли нашу мечту.

В действительности, моя история на мундиале в США, которая закончилась так, как закончилась, началась намного раньше.

В феврале мы наконец-то встретились с Альфио Басиле. Он вызвал меня в сборную месяцем раньше, 13 января, и мне, как и предполагалось, пришлось сцепиться с президентом «Севильи» Луисом Куэрвасом, который ни в какую не хотел меня отпускать. В итоге я заявил, что этот человек хочет меня поиметь, послал его куда подальше, сел в самолет и улетел. Нам предстояло провести два товарищеских матча, против сборной Бразилии в честь 100-летия Аргентинской футбольной ассоциации, и на Кубок Артемио Франко против сборной Дании. В этом матче традиционно встречались лучшие сборные Европы и Южной Америки. Аргентина выиграла континентальное первенство 1991 года, проходившее в Чили, но я из-за дисквалификации был вынужден наблюдать за ним со стороны. Мало что переносишь так болезненно как это: одно дело, ждать, вызовут тебя или нет, и совсем другое — знать, что этого не произойдет ни при каких обстоятельствах.

Прибыв в Буэнос-Айрес, я впервые в своей жизни отправился на новую базу сборной в Эсеисе, и я посчитал, что должен дать кучу объяснений. Я говорил по существу, чтобы ни у кого больше не осталось никаких сомнений: «Во-первых, я хочу поблагодарить Басиле за вызов в сборную. Это мое возвращение домой. И хотя я два с половиной года не надевал бело-голубую футболку сборной, я всегда ощущал себя ее игроком. Мне осталось совсем немного играть в футбол, и я не упущу эту возможность».

Тем не менее, оставалось еще много острых вопросов, например, капитанская повязка. Мы пару раз обсуждали это с Руджери, и он сказал, что решит, как поступить… Но все эти вопросы уходили на второй план, так как я был буквально заворожен возможностью выйти на поле под десятым номером после того проклятого матча с Германией в Риме. Я мечтал сыграть вместе с такими «монстриками», как Каниджа, Батистута в нападении и Симеоне позади меня, которые уже начинали блистать на стадионах мира. Эта команда не знала поражений в 22 встречах подряд, с тех пор как ее принял «Коко» Басиле, и люди ее любили, восхищались ее игрой. Для меня, после стольких страданий с Билардо, это были совершенно новые ощущения, и я хотел побеждать всех и всегда, побеждать даже в «двусторонках» на тренировках.

То, что я тогда завоевал, стало предметом гордости моей футбольной карьеры — признание АФА, присвоившей мне звание лучшего футболиста Аргентины всех времен. Я был в восхищении, но в то же время мне было немного стыдно, что позади остались такие имена как Морено, Ди Стефано, Педернера, Кемпес, Бочини. Я так хотел этого признания, но в то же время его стыдился… По прошествии многих лет, в 2000 году, меня признали спортсменом века в Аргентине, также что-то невообразимое… Трудно сравнивать эти титулы, лучше сказать «спасибо» за то, что они сделали счастливыми моих близких — больше даже их, чем меня.

На следующий день, наконец-то, настало время выйти на поле.

Тот четверг, 18 февраля 1993 года, с капитанской повязкой на рукаве, которую мне вернул Руджери, я ступил на газон переполненного стадиона «Монументаль». Мы сыграли вничью 1:1, гол организовали Симеоне с Манкусо, а я закончил игру, сотрясая ударами воздух, потому как заметил, что нам всем чего-то не хватало. Мы не показали все, на что были способны.

На следующий день по улицам города уже вовсю разгуливала очередная глупость из тех, что возникали вокруг моей персоны. На этот раз — «Диегозависимость». Что это за херня, «Диегозависимость»?! Оказывается, из-за меня игра сборной якобы сильно изменилась, и отнюдь не в лучшую сторону: все искали меня на поле, все во мне нуждались… Какого им хрена вообще было нужно?! Пожалуй, если бы я родился в Рио-де-Жанейро или Берлине, такой проблемы вообще не существовало бы. Такие рассуждения просто выводили меня из себя.