Ирина Ободовская - После смерти Пушкина: Неизвестные письма

Б. де Геккерн».

«Париж, 2 января 1840

Приехав в Париж по делам, я пользуюсь этой возможно­стью, так как она вряд ли представилась бы мне в Сульце, чтобы написать вам без ведома Катрин и ее мужа и чтобы поставить вас в известность о тех затруднениях, которые до сих пор мне удавалось скрывать от наших детей, но не удаст­ся в дальнейшем, если вы не придете мне на помощь. Одна­ко чисто отеческая привязанность, которую вы всегда питали к нашей славной Катрин, является мне порукой, что вы сделаете все зависящее от вас, чтобы не причинить ей горя, которое она испытала бы, узнав правду, в особенности те­перь, когда она готовится стать матерью в третий раз. Мне очень нелегко быть вынужденным сделать этот шаг, обра­щаясь к вам, сударь, и если бы я не ценил по достоинству родственные чувства, доказательства которых Катрин не раз имела с вашей стороны, и в особенности если бы мною не руководило настойчивое желание избавить вашу сестру и ее мужа от всего, что могло бы им причинить малейшее огорчение, желание, которое, я совершенно уверен, вы со мной разделите, я, конечно, постарался бы избегнуть необ­ходимости вам докучать.

Со времени моего отъезда из Санкт-Петербурга собы­тия, происшедшие в моей стране, и обстоятельства, в силу которых мое правительство было вынуждено намного со­кратить количество своих чиновников, не дали ему возмож­ности предоставить мне место. Таким образом, я вынужден был ограничиться только своими личными доходами, к ним я присовокупил 5000 рублей, которые вы обязались ежегод­но выплачивать вашей сестре. Этого было достаточно, что­бы обеспечить скромную, правда, но приличную жизнь Кат­рин и ее мужу, и Бог свидетель, что не было такой жертвы, которую бы я не принес, чтобы окружить моих приемных детей всем, что могло бы сделать их жизнь спокойной и приятной. Однако мне приходилось самым неукоснительным образом вести свои расчеты, и в особенности было не­обходимо, чтобы никакая недостача денег не нарушала мо­их планов. Но случилось обратное. Семья увеличилась, ро­дились двое детей, и скоро появится третий, соответствен­но, увеличились мои расходы, тогда как вы оказались не в состоянии прислать Катрин условленную сумму. Я вошел в долги, срок погашения которых приближается и, признаюсь вам, у меня нет никаких возможностей их погасить. При таком трудном стечении обстоятельств, и опасаясь в особенности, как я вам сказал выше, сделать свидетелями моих затруднений тех, кто нам так дорог, я не поколебался воззвать к вашей дружбе, будучи совершенно уверен, что мой призыв будет услышан и что вы поймете мое положе­ние.

За 1838 год остались невыплаченными 4000 рублей, так­же за истекший год — полностью 5000 рублей; этой суммы мне хватило бы, чтобы уплатить долги. Благоволите, следо­вательно, сударь, сделать все от вас зависящее, чтобы мне ее вручили. Я не требую процентов и буду счастлив, и я бы даже сказал — признателен, если, идя навстречу моему жела­нию, вы избавите меня от моих треволнений.

В случае, если, вопреки тому, что я ожидаю, вам будет абсолютно невозможно собрать всю сумму полностью, я осмеливаюсь рассчитывать на все ваше старание прислать мне большую часть, а остальное как только вам представит­ся к тому возможность. Прошу извинить мою настойчи­вость, но вы найдете ее обоснованной, учитывая срочность дела.

Будьте добры ответить мне в Париж в адрес г-на С. Дюфура № 1а, улица Вермейль, чтобы ваша сестра и не подо­зревала о вашем письме, что неизбежно случилось бы, если бы вы адресовали ваш ответ в Сульц.

Примите, сударь, выражение моих самых дружеских и преданных чувств.

Б. де Геккерн».

«Сульц, Верхний Рейн, 7 апреля 1840 г.

Сударь.

Спешу, любезный друг, сообщить вам о благополучном разрешении Катрин; к несчастью, это опять девочка, но крепкая и хорошо сложенная. Надо надеяться, что в четвер­тый раз ваша сестра подарит, наконец, своему мужу мальчи­ка. Последний написал бы вам сам, но он не отходит от своей жены, и я попросил доставить мне удовольствие вам написать, чтобы поблагодарить вас за письмо, которое вы мне прислали в Париж, оно вселило в меня уверенность в вашем дружеском расположении к нам троим, и я настолько рассчитываю на выполнение ваших обещаний, что решил хранить молчание в отношении Жоржа и его жены. Я обра­щаюсь к вам по этому поводу без церемоний и не буду торо­пить вас в этом письме, уверенный, что вы понимаете мое критическое положение с тремя маленькими детьми.

Сохраните мне вашу дружбу, любезный сударь, рассчи­тывайте всегда на мое старание сделать вашу сестру счаст­ливой, а вы с своей стороны сделайте все, что можете, что­бы облегчить мою задачу.

Так как мне предстоит еще написать много писем, изви­ните меня за краткость данного письма и примите повтор­ные уверения в моих самых сердечных и преданных чувст­вах.

Б. де Геккерн.

Новорожденной будет дано имя Леони. Катрин чувству­ет себя хорошо».

Тон письма от 19 июня 1838 года очень жесткий, исклю­чающий какие бы то ни было намеки на «родственные» от­ношения. Нас не должны удивлять расчеты этого торгаша от дипломатии. За время длительной службы при россий­ском дворе он, несомненно, нажил солидное состояние. Предприимчивый посол занимался попросту... спекуля­цией. В архиве Министерства иностранных дел того време­ни сохранилась объемистая папка с документами «о пропус­ке через таможню вещей, привезенных из-за границы на имя нидерландского посланника барона Геккерна». Только

в 1835—1836 годах (с июля 1835-го по май 1836-го), когда Геккерн выезжал в отпуск за границу, он привез с собой 12 ящиков (оцененных в 10 ООО рублей), в которых находи­лись: серебряная, хрустальная и фарфоровая посуда, вазы, античная утварь, художественная бронза, картины в рамах, громадные запасы разнообразных вин, часы, статуэтки и т. д. и т. п. В течение всей службы в России (а пробыл Гек­керн на посту посла ни много ни мало 14 лет) непрерывным потоком шли из-за границы все эти ценные вещи в адрес голландского посольства. В Петербурге барон перепрода­вал их столичным негоциантам. Как говорится, коммента­рии излишни...

Что касается расходов на содержание семьи Жоржа Дан­теса, то и старик Дантес, и Геккерн делали это совсем не ра­ди Екатерины Николаевны. К тому обязывало положение семьи в Сульце, им нельзя было держать невестку в черном теле. Личных же денег у нее не было даже на шпильки. И она засвидетельствовала брату, как мы видим, не «свое пол­ное и совершенное удовлетворение», а чувства совсем про­тивоположные... Что касается «дорогостоящего» путешест­вия в Париж, то, мы полагаем, предпринято оно было для скучавшего в Сульце Дантеса, а отнюдь не для его жены.

Все три письма говорят о том, что Дмитрий Николаевич с «крайне огорчительным постоянством» не высылал сест­ре денег. Он просто был не в состоянии это сделать. К тому же прекрасно знал, что оба «отца» могли содержать семью Дантеса, тем более что в Сульце они могли жить скромно, не делая больших расходов. Лицемерие Геккерна вызывает отвращение. Кто может поверить, что он скрывает от Дан­теса и Екатерины Николаевны свои «затруднения», когда он постоянно заставлял ее требовать деньги от брата.