Ги Сайер - Последний солдат Третьего рейха

— Нам конец!

— Мама!

— Нет! Нет!

— Нас погребет заживо!

— На помощь!

Но никакие слова не могли остановить обрушившийся на нас ураган…

В окоп завалилось еще около тридцати солдат. Они без стеснения стали нас распихивать: каждому хотелось забраться поглубже. Шансов выжить у тех, кто остался снаружи, не было. Вся земля покрылась воронками от снарядов. Доносился топот солдат, бегущих в укрытие. Но обстрел не прекращался, и погибали те, кто уже решил, что спасся.

Раздался рев истребителей. Мы закричали «Ура!» пилотам люфтваффе. Прошло несколько секунд, и обстрел прекратился. Оставшиеся в живых офицеры подавали сигналы к отступлению. Из окопа, как кролики из норы, преследуемые удавом, стали выползать солдаты. Мы уже было влезли, но тут раздался рык фельдфебеля (он был еще жив):

— А вы куда? Мы обязаны остановить контрнаступление русских. Приготовьте пулемет к бою.

На дне окопа, который теперь было не узнать, лежало шесть трупов солдат из гитлерюгенда. Из ямы, образовавшейся слева, торчали сапоги Крауса. А гренадера засыпало полностью.

При помощи ветерана, лицо которого было залито кровью, нам удалось установить на место пулемет. Местность перед нами изменилась до неузнаваемости: повсюду виднелись ямы, как будто тут поработал мощный экскаватор. Везде нашим взорам представлялась одна и та же картина: дым, пламя, трупы. Вдали, через завесу из пыли и дыма, проглядывали огненные гейзеры: это наши «мессершмиты» сбросили бомбы на русскую артиллерию; похоже, они подожгли склады с боеприпасами. От взрывов со страшной силой сотрясался воздух и все вокруг горело.

— Ублюдки! — кричал ефрейтор. — Наконец-то они получили по заслугам.

Наши истребители повернули на запад, и русская артиллерия снова открыла огонь. Главной мишенью ее стали танки: они беспорядочно отступали, треть их была уничтожена.

Когда в наш окоп ворвались обезумевшие от страха солдаты, они чуть не сломали мне руку, но в тот момент я ничего не ощущал. Теперь же я почувствовал зверскую боль, которая никак не желала отступать. Впрочем, дел у меня было по горло, так что слишком сокрушаться о здоровье не приходилось. На севере и на юге продолжался обстрел. Затем нас снова охватил ураган, сея боль и ужас. Солдаты нашего взвода дышали с таким трудом, с каким дышит инвалид, который только что выздоровел и вдруг понял, что у него совсем не осталось сил жить. Мы потеряли дар речи, не находили слов, чтобы выразить то, что чувствовали. В душе тех, кому пришлось пройти через то, через что прошли мы, навечно остается подспудный страх, с которым человек не в силах совладать. С годами этот страх лишь усиливается, и с ним ничего нельзя поделать: даже я, пытаясь выразить пережитое, не могу об этом говорить.

В оцепенении, забытые Богом, в которого многие из нас верили, мы лежали в окопе, напоминавшем теперь гробницу. Время от времени кто-нибудь выглядывал наружу: смотрел, не движется ли на нас с севера, из песчаной пустыни, смерть. Мы потеряли жизненные ориентиры: забыли, что люди созданы не только для войны, что жизнь продолжается, что помимо страха есть надежда, другие человеческие чувства, что иногда встречается настоящая дружба, что человек даже может влюбиться; что в земле можно не только хоронить мертвых, но и выращивать хлеб.

Мы потеряли способность думать, двигались без единой мысли в голове. От пребывания в окопе, битком набитом солдатами, руки и ноги перерастали слушаться: слишком много энергии уходило на то, чтообы растолкать живых и мертвых соседей. Фельдфебель без конца повторял, что мы должны удержать позицию, но каждый новый разрыв все глубже загонял нас на дно траншеи. Мы не успели понять, что уже прошел день и наступила ночь. С нею вернулся наш страх. Линдберг совсем лишился рассудка: он впал в ступор и уже ни на что не обращал внимания. Состояние судетца было немногим лучше. У него начался тик, рвота, которую было невозможно остановить. Весь наш взвод охватило безумие. Будучи в почти бессознательном состоянии, я увидел, как гигант, которого в обычное время я знал под именем Гальс, пробрался в пулемету к открыл пальбу в воздух. Фельдфебель в ярости колотил по земле сжатым кулаком, затем набросился на одного из оставшихся в живых гренадеров. Тот еще сохранял присутствие духа, но после этого происшествия он в трансе уставился на фельдфебеля и разрыдался. Я понял, что вот-вот упаду в обморок, стоял и выкрикивал проклятия. От ярости я совсем обессилел, в голове все закружилось, и я упал на край траншеи. Мой распахнутый рот наполнился грязью. Меня затошнило: я знал, что рвота не прекратится, пока желудок не очистится. Ничего не соображая из-за тошноты, я нащупал руками опору. Вдруг, как в кошмарном сне, в окружавшей нас тьме вспыхнуло яркое пламя. У меня возникло странное чувство, будто я дома, все вокруг мне мерещится, а пламя, спустившееся на нас, — всего лишь падающая звезда.

Мои товарищи стояли, не меняя позы, они словно заснули с открытыми глазами. К полуночи обстрел стих. Но никто даже не пошевелился. Мы настолько обессилели, что любое движение казалось пыткой. Лишь ветеран смог достучаться до нашего сознания:

— Ребята, не время спать: как раз сейчас иваны пойдут в атаку.

Фельдфебель с испугом взглянул на него. Он встал и оперся о стену траншеи. Через несколько мгновений его голова опустилась: он забылся нервным сном.

Ветеран пытался привести нас в чувство, но шестеро оставшихся в живых не обращали на него внимания. Нас не удалось победить орудийным огнем, но сон одолел бойцов. Если бы в этот момент русские пошли в атаку, они бы сберегли жизни множества своих солдат. Немецкие солдаты, на которых была возложена задача не допустить продвижения врага, либо спали, либо были убиты. Хотя крупнокалиберные орудия еще стреляли и было много вспышек, на четыре часа мы полностью отключились от происходящего.

Первым проснулся фельдфебель. Открыв глаза, мы увидели, что он склонился над судетцем, который спал рядом. Во сне судетец вскрикнул, и, видимо, этот крик разбудил фельдфебеля. Наше изнеможение было столь велико, что любое движение давалось с болью. Небо порозовело: при первых лучах солнца нашим глазам снова предстала мертвая долина. Мы неотрывно смотрели на громадное пространство, открывшееся перед нами. Мы достали кое-какие припасы и попытались завязать беседу.

— Молодцы, надо подкрепиться, — пошутил фельдфебель. — Вряд ли дальше будет так тихо.

— Может, и будет, — сказал кто-то. — Как знать, насколько может затянуться бой.

— Вряд ли, — возразил фельдфебель. — Фюрер отдал приказ о продвижении на восток: теперь никому и ничему не удастся остановить наши войска. Как только рассветет, мы начнем наступление.